Элизабет Эссекс - Страсть и скандал
— Но этого не могло быть, — настаивала ее хозяйка, хотя рука ее прикрыла рот жестом потрясения. Леди Джеффри устремила на Катриону взгляд широко распахнутых глаз, молчаливо умоляя ее опровергнуть это страшное обвинение. — Кто мог сказать такое?
— Лейтенант Беркстед, — выплюнул Томас имя негодяя. — Кто же еще?
Больше некому. Шакал предостерегал ее, как она рискует, если вздумает сопротивляться. В пустых, охваченных пожаром залах резиденции он выкрикивал свои грязные угрозы, призывая на ее голову все кары небесные. Клялся, что найдет того единственного человека, который был свидетелем его злодеяния. И получил от нее повод думать, что таким человеком может стать именно она.
Именно это поведала ей бегума спустя всего несколько часов после пожара. Тихая, покорная бегума — ее не видел никто из служащих компании и поэтому не брал в расчет — держала руку на пульсе всего, что происходило в Сахаранпуре. Ее уши слышали все — от благочестивых молитв, что вполголоса возносились в мечети Джама-Масджид, до мелочных жалоб и обвинений, что потрясали гарнизон. Бегума всегда знала, откуда дует ветер. Пепел сгоревшей резиденции еще порхал в воздухе над городом, а она и женщины из зенаны — без всяких намеков со стороны Катрионы — предсказали, как все будет дальше. Голоса облеченных властью, мужские голоса — все они будут свидетельствовать против Катрионы. Она мало что сможет сказать, тем более представить в свою защиту. Ее слово против слова лейтенанта Беркстеда. Пострадают дети. И Алиса в первую очередь.
Алиса, кому предназначались его грязные угрозы. Алиса, единственный человек, кто видел все.
Но Томас, хоть и был изощрен в шпионском ремесле, ничего этого не знал. Лишь одно было ему известно — негодяй Беркстед получил пулю, и это следовало как-то объяснить.
— Что еще сказал Бадмаш-сахиб?
Пусть они узнают все. Так будет лучше. Томас кивнул:
— Действительно, Бадмаш. Полковник Бальфур сказал мне, что лейтенант якобы выбрался, шатаясь, из сада резиденции с пулей в руке. В присутствии хирурга и помощника резидента, мистера Филдинга, он поклялся, что это ты в него стреляла. И ты стреляла в него потому, что он пришел предложить тебе руку и сердце, но обнаружил тебя в объятиях дяди, лорда-резидента. И что ты застрелила их обоих и подожгла дом, чтобы скрыть следы преступления.
Катриона всегда знала, что ложь лейтенанта может быть безграничной. Вот и до такого он додумался. Какая жестокость! Она чувствовала, как мурашки ужаса ползут по коже.
— Неужели никто не догадался допросить лейтенанта? — спросил лорд Джеффри. — Неужели никто не захотел потратить некоторое время на то, чтобы собрать другие свидетельства в подтверждение его обвинения?
Лорд Джеффри верил в закон. Не понимал, как управляли Индией люди, интересовавшиеся только прибылью, во имя которой можно было пожертвовать чем угодно. Тем более справедливостью и беспристрастностью правосудия.
Томас, несомненно, знавший о порядках компании намного больше, только покачал головой.
— Очевидно, никто. Пока не пришел я. Но как только я сделал свое заявление и были вскрыты и проверены записи о моей личности, Беркстеда очень удачно признали инвалидом. Позволили уехать в Англию лечить раны.
Вот это было для Катрионы новостью.
— Через шесть месяцев после случившегося? Должно быть, он был ранен гораздо серьезнее, чем мне казалось.
— Да. — Томас вдруг помрачнел, взгляд сделался едва ли не виноватым. Отвернувшись, он нахмурился. — Не думаю, чтобы он вообще когда-нибудь вернулся на службу.
О чем он умолчал?
— Что случилось, Томас?
Но его не так-то легко было сбить с намеченного курса.
— То же самое я собирался спросить у тебя. Я видел, как ты вошла в горящий дом. Но не видел, чтобы выходила. И Беркстед божился, что не видел тебя, но я знал, что он лжет.
— В ту ночь? — Значит, Томас нашел лейтенанта, когда она, рискуя поджарить пятки, спасалась по крыше, вернее, тому, что от нее осталось. — Забавно, а ведь он сказал вам правду. Нет, он действительно меня не видел.
— Что произошло, Кэт? Как ты это сделала? Как ты выбралась оттуда? — спросил он. — Клянусь жизнью, я не сумел этого выяснить. Я расспрашивал каждого торговца, каждого нищего, во всех концах города. Отправился к Мине в ее дом в Ранпуре, только для того чтобы услышать, что я недостойный шакал и что она ничего о тебе не знает, поскольку мать отправила ее назад в Ранпур, в дом мужа.
Это был отвлекающий маневр, блестящая задумка бегумы, чтобы Мина и ее величественная свита из носильщиков и паланкинов, раскрашенных слонов с палатками на спинах отбыла в Ранпур с первыми лучами солнца. В разгар приготовлений к отъезду Катриона и дети тихо покинули дом Бальфура в неприметной закрытой повозке, запряженной быками, и направились в противоположном направлении, на юго-запад, к сестре бегумы, в Раджастан.
— Неужели это было все, что сказала Мина?
— Она еще сказала, что я свалял дурака и тебя недостоин. Я заявил, что она ошибается.
О да, Мина ошибалась. Это Катриона оказалась недостойной верного Томаса Джеллико.
— Она и мне сказала, что я показала себя полной дурой.
— Да, она такая. — Томас улыбнулся, но взгляд зеленых глаз оставался холоден. Она поняла, что не сможет больше увиливать. Вероятно, пора пришла.
— Что случилось, Кэт?
Давно пришло время сказать правду.
— Случилось то, что я полюбила вас. А лейтенанту это не понравилось.
Лейтенант любил только самого себя. Летиция не занимала его по-настоящему, и он в открытую невзлюбил Кэт и уж, конечно, возненавидел Танвира Сингха. Однако Беркстед не мог допустить, чтобы столь несущественная вещь, как личные чувства, помешала осуществиться его честолюбивым замыслам. Он жаждал власти и могущества. То и другое можно было получить, женившись на Катрионе Роуэн, племяннице резидента, за которой давали хорошее приданое.
Он испробовал все, что было в его силах. В открытую и тайными интригами пытался заставить ее благосклонно принять его ухаживания. Попросил дозволения сидеть рядом с ней за обедом, хотя девушка не желала разговаривать с ним. Присылал цветы, хотя она скармливала их козам. Всегда очаровательно улыбался, во всеуслышание заботливо справлялся о здоровье и настроении мисс Роуэн, хотя себе под нос — так, чтобы слышала только она, — говорил непередаваемые гадости.
Но она расстраивала его планы, испытывая при этом злорадный восторг.
Однако мало-помалу его терпение истощилось, как и его напускной шарм. А Катриона продолжала игнорировать его предложения, которые становились все более наглыми. И тогда он прибег к запугиванию.
