Сергей Степанов - Царская невеста. Любовь первого Романова
Михаил Федорович трижды поцеловал драгоценный покров, вышитый царицей Ириной Годуновой.
– Матушка давно попрекает, что надобно устроить новую раку, еще краше прежней. И я о том имею непрестанное в сердце попечение. Только бояре говорят, что казна пуста.
Пуста! А когда-то в приделе Василия Блаженного хранилась казна государства Московского. Рассказывала бабушка, что некий князь Лебедев с сообщниками замыслил зажечь град Москву во многих местах, а самим ограбить казну у Троицы на Рву. Не удался сей дерзновенный замысел, ибо молитвы Василия Блаженного охраняли злато лучше любой стражи.
Марья вынула из железных гнезд дубовый запор, тихонько отворила низкую дверцу придела. Храм опоясывала открытая галерея, соединявшая приделы. Собственно говоря, весь храм Покрова, что на Рву, состоял из восьми столпообразных церквей в честь святых, чьи праздники отмечало русское войско во время осады Казани. Восемь столпов располагались вокруг девятого, увенчанного шатром и посвященного Покрову Богоматери, ибо в сей великий праздник произошло взятие татарской столицы. А иные говорили, что восемь столпов совпадают по числу с минаретами казанской мечети Кул-Шериф, которую украшали такие же затейливые узорчатые купола. Мечеть, разрушенная на Волге, возродилась на берегу Москвы-реки.
Михаил Федорович перекрестился. Пока его уста творили молитву, на лестнице, ведущей к галерее, кто-то шевельнулся. Наверное, проснулся убогий, спавший на паперти. Невидимый в темноте, он затянул привычную песню:
– Подайте Христа ради безногому калеке!
Судя по тоненькому голосу, убогий был юным отроком. Марью захлестнула жалость. Такой молоденький и калека! Юродивые почитались красою церковною, Христовою братиею, церковными людьми, богомольцами за мир. Чем больше нищих толпилось на паперти и чем ужаснее были их уродства, тем почетнее церковному приходу. Благочестивые христиане раздавали им милостыню, замаливая грехи, ибо молитвы юродивых были угодны Богу. Святые отцы поучали не затворять врата от нищих. Неотвратим Страшный Суд, и пред тем неумолимым судом зачтется каждая копеечка, поданная убогому. Никто не смел обидеть юродивого, даже Иван Грозный смирял свой нрав, покорно выслушивая обличения праведного нагоходца Василия и других божьих людей.
– Высохли мои ноженьки, ходить нет моженьки. Сотворите святую милостыньку, подайте убоженьке! – жалостливо тянул калека.
Михаил Федорович привычно обернулся, забыв, что его не сопровождает боярин Константин Михалков, в чьи обязанности входила раздача милостыни во время царских выходов. Осознав свою оплошность, государь дотронулся до пояса в поисках калиты, набитой звонкой монетой, но не носили московские государи на своих поясах кошели, ибо не было им никакой надобности в деньгах.
– Прости, божий человек, – извиняющимся тоном произнес Михаил Федорович, в пояс кланяясь нищему. – Не при деньгах я нынче. Бог подаст!
– Бог-то подаст, да и ты, купец, тоже не скупись! Накажут тебя святые угодники за скаредность, – отвечал нищий голосом уже не просящим, а дерзким и нахальным, словно сорок калик перехожих, вышедших из Ефимовской пустыни. Зычным криком они требовали милостыню, и от их крика с теремов верхи валились, с горниц охлопья падали, в погребах питья колебалось.
Нищий подполз к царю, обшарил пояс и, убедившись, что кошеля нет, вырвал из его рук пронькин колпак.
– Худой колпак! – презрительно сказал нищий, обследовав все прорехи своей добычи. – Видать по одежке, что и купчишка ты тоже худой. Но нищему все сгодится.
– Эй, не балуй! – подала голос Марья. – Верни колпак!
– Тю! Девка закудахтала! Молчи, курица, когда мужики разговаривают, – презрительно сплюнул убогий.
– Отдай, добром прошу!
– Догони, коль такая ловкая! – издевательски засмеялся нищий.
– Чего тебя догонять? Ты же безногий!
– Вот и выходит, что ты дура! Я Блаженному Василию помолюсь, он мне ноженьки вернет. Дивись чуду!
Убогий легко вскочил на ноги и пустился в пляс, выкидывая замысловатые коленца и припевая ломающимся голосом:
Ах, рассукин сын, комаринский мужик!Не хотел свойму боярину служить!
Марье уже доводилось слышать эту новую песню. Сложили ее совсем недавно, после того как мужики дворцовой Комаринской волости первыми изменили Борису Годунову и перекинулись на сторону Самозванца. Комаринская волость на литовском рубеже часто переходила из рук в руки и оттого была заселена мужиками ненадежными и всегда склонными к измене. Они встретили Самозванца хлебом-солью и пенным вином. Потом также встречали бунтовщика Ивашку Болотникова и второго Самозванца. Оба Лжедмитрия давно мертвы, Болотников утоплен, а разухабистая песня про бесстыжего комаринского мужика живет и здравствует.
Выкидывая замысловатые коленца, безногий спустился вниз по ступеням и исчез во тьме. Марью захлестнула обида. Обманщик и воришка! Не помня себя от негодования, она бросилась в погоню. За ней, путаясь в мешковатой пронькиной одежде, едва поспевал царь. Убогий покрикивал из темноты:
– Туточки аз есмь! Лови меня!
Марья бросалась на каждый окрик, потом останавливалась и снова бросалась на издевательский призыв. В темноте сверкнул красный огонек, Марья подбежала ближе и увидела почти погасший костер. По другую сторону костра на корточках сидел безногий и дул на уголья. Разгорающееся пламя осветило его лицо, востроносое и тонкогубое, похожее на змеиную морду.
– Я тебя! – крикнула Марья, перепрыгнув через костер.
– Но, но! Не замай убогого! – раздался грубый окрик.
Из темноты надвигались люди. Убогий подкинул в костер сухих веток и яркое пламя осветило их уродливые лица, покрытые рубцами и коростой. У одного вытекший глаз был прикрыт грязной тряпицей, у другого зиял дырой отрубленный нос.
К костру подбежал запыхавшийся Михаил Федорович. Ох, уж лучше бы он отстал, подумалось Марье. Теперь она жалела о том, что погналась за воришкой. Колпак Дикого Зайца полушки не стоил. Между тем дело принимало нешуточный оборот. Они были окружены нищими, которые больше походили на разбойничью ватагу.
Один из нищих, по-видимому, атаман, спросил, гнусавя в отрубленный нос:
– Кто такие? Здесь наша вотчина, васильевских. Успенским и чудовским сюда путь заказан. Чужие калики и леженки на нашу паперть не суются.
Не получив ответа, он вынул из складок рубища чеканный кистень и, помахивая им, спросил гнусаво и грозно:
– Вы, часом, не соглядаи Разбойного приказа?
– Темечки им проломить и в Москву-реку, – предложил безногий, облизывая тонкие губы в предвкушении кровавой потехи.
Ах ты, кровожадный змееныш! Прикидывался калекой, на жалость давил. Но теперь не до него. Надобно было как-то оправдываться, и Марья брякнула первое, что пришло на ум:
