Колин Фолкнер - Предназначено судьбой
Он сказал Дафне, что хочет помириться со своим кузеном. Нет, он не признает себя виновным в заговоре, но все же есть кое-какие обстоятельства, в которых он должен повиниться. Если же Дункан пронзит его шпагой, то он умрет с чистой совестью. В конце концов Дафна уступила. Да и что она могла сделать? Алджернон уже взрослый, может поступать как ему заблагорассудится.
Она задумчиво провела рукой по крашеным рыжим локонам. Ветер начинал пробирать до костей. Лучше бы вернуться в каюту, а то, не дай Бог, простудишься. Но уж больно хорошо было на свежем воздухе. Холод необычайно оживлял работу мысли. Графиня чувствовала себя помолодевшей лет на двадцать.
— Мадам, здесь очень холодно, — подошел к ней Атар. — Позвольте, я провожу вас в каюту, и вы выпьете вашего любимого чаю. Ваш внук беспокоится, что вы простудитесь.
Дафна улыбнулась. Атар такой внимательный. Хоть он был и против этой поездки, но вел себя все это время безупречно.
Она взглянула на него:
— Через минутку. Но сначала я хотела с тобой кое о чем поговорить.
— Слушаю, миледи. — Он поклонился.
— Сделай для меня кое-что.
— Что прикажете, миледи?
— Я хочу, чтобы ты приглядывал за моим внуком.
Лакей в красном камзоле бесстрастно смотрел на нее.
— За мистером Алджерноном?
— Да. Слишком уж он стал покладистый. Это на него не похоже. Люди в этом возрасте уже не меняются. Боюсь, он едет в Мэриленд не просто так, у него есть какая-то задняя мысль. — Она внимательно посмотрела на Атара. — Может быть, твой хозяин не зря подозревал Алджернона. Когда мы доберемся до Мэриленда, смотри за Алджерноном в оба. Я не хочу, чтобы произошел очередной несчастный случай.
— Я за господина Дункана жизни не пожалею.
— Вот и хорошо. Не теряй бдительности, понял?
Атар кивнул и покосился на Алджернона. Их взгляды встретились, и лакей отвернулся.
С первым лучом солнца Чома вышел на берег. Ему нравилось гулять на рассвете. Хорошее время — можно как следует все обдумать, никто не дергает, не мешает.
Гладкий белый песок был усеян ракушками, принесенными вчерашним приливом. Вдали торчала голова зарытого пленника. Чома ухмыльнулся. Вокруг кружили чайки, предвкушавшие скорую поживу. По песку ползали крабы, пощелкивая острыми клешнями.
Чома не спеша шел по мокрому песку, положив лопату на плечо. Теплое солнце согревало ему лицо. Индиго, или Господин — он велел, чтобы его называли именно так, — велел умертвить пленника, а утром выкопать труп и бросить в джунгли. Не хватало еще, чтобы на пляже валялась дохлятина.
Вечно одно и то же: «Чома, сделай то. Чома, сделай это!»
Так было всегда, с самого детства. Еще бы, ведь Индиго — старший брат, да и кожа у него белая. Его мать была француженкой, красивой парижанкой. Отец захватил ее на чужом корабле, в открытом море. Звали француженку Лили.
А Чома даже не знал, кто его мать. Должно быть, какая-нибудь из африканских рабынь. Отец всегда отдавал предпочтение Индиго — еще бы, такой красавчик, и на туземца не похож. Индиго ездил в Лондон и Париж, там из него сделали джентльмена, а Чома тем временем управлялся на плантации. Кораблями тоже командовал Индиго. Ему достались все деньги, вся земля, когда умер отец. А теперь у Индиго целых две англичанки, у Чомы же ни одной.
Он сплюнул. Брат совсем потерял голову из-за той рыжей. Вообразил, что влюбился в нее, а ведь она — настоящая стерва. Чома зло рассмеялся, и чайки испуганно взмыли вверх. По правде говоря, блондинка куда как симпатичней. Она нежная, тихая. Зовут ее Беатриса. Хорошо, что она все время помалкивает. Чома попросил брата, чтобы тот отдал ему Беатрису. Индиго ответил, что подумает, но ждать не хотелось. Индиго легко обещает, да не всегда выполняет.
Лучше уж позаботиться о себе самому. Чома понял это еще в четырехлетнем возрасте. Индиго тогда было шесть. Отец принес домой сахарную палочку и отдал старшему сыну, Чоме же ничего не досталось. Правда, позднее, когда отец ушел, Индиго поделился с братишкой, но это уже ничего не изменило. Чома запомнил раз и навсегда: он отцу не нужен, и обида осталась на всю жизнь.
Ничего не поделаешь, такая у него судьба. Поэтому Чома компенсировал несправедливость судьбы по-своему: воровал все, что было можно. Он задумчиво посмотрел на голову, торчавшую из песка. Скудные мысли в его собственной голове ускорили свой ход.
Здесь было чем поживиться.
Этот рыжий хорошо дрался. Чома никогда не видел, чтобы кто-нибудь так ловко владел саблей.
На шею зарытого нацелился краб, и Чома отшвырнул его в сторону.
— Ползи отсюда, — прошептал он. — Это моя добыча. Рыл Чома не спеша, то и дело отдыхал. По лицу стекал пот. Солнце едва взошло, а уже было чертовски жарко. Но особо медлить было нельзя — вода быстро прибывала. Еще немного — и пленник захлебнется.
Вот тело наполовину обнажилось, голова безвольно свесилась набок.
Потом Чома докопал до колен. Волны уже лизали края ямы. Закряхтев, Чома взвалил бесчувственное тело на плечо. Неправильно устроена жизнь, нечестно. Одним все, другим ничего. Индиго получил все земные дары на блюдечке, а он, Чома, должен надрываться из-за каждого медяка.
Когда он с размаху шлепнул рыжего по татуированной груди, по телу пленного прошла судорога.
Чома схватил лежащего за ноги и поволок по песку.
— Еще немножко — и тебя проглотило бы море, — пробормотал он.
Рыжий закашлялся, захрипел.
Солнце припекало все жарче. Чома огляделся по сторонам: не видит ли кто.
Не дай Бог, Индиго узнает, что его приказ нарушен. Но кому нужен труп?
А вот продать такого крепыша можно за хорошие деньги. Рабы всегда в цене. Один знакомый надсмотрщик с сахарной плантации, что на другой стороне острова, просил при случае посодействовать. Рабы дохнут как мухи, а рабочих рук всегда не хватает. Надсмотрщик тот — человек понимающий, лишних вопросов задавать не будет.
Чома улыбнулся. Тут можно заработать целый золотой. Будет сегодня вечером и бутылка рома, и сладкая бабенка.
— Тебе надо поесть.
Джиллиан отвернулась, уткнувшись лицом в подушку. Ее лицо было белее мела.
— Не могу.
— Ты должна. Хотя бы ради ребенка. — Беатриса держала в руках миску с черепаховым бульоном. — Дункан сказал бы тебе то же самое.
— Дункан мертв, — вяло ответила Джиллиан.
Беатриса поставила миску на столик, обмакнула платок в чистую воду и протерла сестре лицо.
— Тем более нужно есть. У тебя теперь никого не осталось, кроме ребенка, Джилли. Подумай о нем.
Джиллиан повернула голову. За последние часы она так много плакала, что слез уже не осталось. Душа словно онемела. Джиллиан не могла думать, не могла даже молиться. Дункан сказал, что любит ее, и вот теперь его нет. Его поглотило море.
