Альбер Бланкэ - Война амазонок

– Но, ваше высочество, до ужина добрых пять часов, – сказал Мазарини, все еще не догадываясь, в чем дело.

– Вот именно так, а между тем подоспеет приехать курьер, которого ее величество, вероятно, отправила с указом об освобождении.

– Но я и приехал курьером.

– Вы, господин кардинал?

– Точно так. И чтобы довершить сходство, я проскакал на курьерских от Понтоаза – так мне хотелось освободить скорее ваше высочество.

– Где же королевское приказание?

– Ваше высочество, – сказал Мазарини, покраснев, – я первый министр, и по-настоящему моего слова достаточно…

– Прошу прощения, но первые министры сидят в Париже и никак не скачут на курьерских.

– Барон де Бар, пожалуйте сюда, – сказал Мазарини, обращаясь к губернатору, которого Конти давно уже выпутал из одеяла и поставил на ноги, – вот письмо на ваше имя от королевы-правительницы.

Губернатор принял с благоговением королевское письмо и распечатал его.

– Прочтите вслух, – сказал кардинал.

Барон повиновался и, повернувшись к принцу Кондэ, прочел следующее:

«Господин де Бар, посылаю вам повеление в точности исполнить все, что вам прикажет кардинал Мазарини относительно освобождения моих братьев, принца Кондэ, принца Конти, и герцога Лонгвилля, отданных вам на охранение, не останавливаясь никаким другим приказанием, какое бы вы могли прежде или после получить от короля, моего сына, и от меня, противным этому. Молю Бога, да сохранит он вас своей милостью.

Анна».

Подпись была та самая, которую королева перед отъездом кардинала сделала на чистом листе бумаги.

– Бесподобно, – сказал принц Кондэ, рассмеявшись, – вы позволите мне, господин кардинал, предложить вам скачку как отличному наезднику – вероятно, мы вместе едем в Париж?

– Разве вашему высочеству угодно ехать в Париж? – спросил Мазарини с удивлением.

– А разве в кармане вашего высокопреосвященства лежит еще указ от королевы, адресованный на мое имя?

– Нет.

– Так за чем же дело стало? Разопьем бутылку лучшего вина из погреба барона де Бара и в путь!

С этими словами принц протянул руку кардиналу, который не мог отказаться от чести, предложенной ему с такой вежливостью. Принц Конти и де Лонгвилль последовали за ними. Герцогиня отстала от них с фельдшером.

– Так вот оно что: курьер, ускакавший от меня, был кардинал, – сказал фельдшер, то есть Ле Мофф.

– Кардинал рассчитывал, что мы едем по дороге в изгнание. Борьба опять начнется, и Кондэ понимает это, – сказала герцогиня.

Воспользовавшись временем, когда Мазарини был занят принцами, герцогиня поспешила к пристани, где ожидала найти Бофора во главе полка Лонгвилля, но как она ни расспрашивала, никто его не видел, герцог исчез.

«Он все знает, все угадал и хочет первым поспеть в Париж, – подумала она. – Этот человек никогда не будет орудием! Он руководитель, и его любит Париж!»

Часть вторая. Пучок соломы

Глава 1. Деспотизм любви

Принц Кондэ вступил в столицу под восторженное ликование народа и радостные крики. Вечером, когда всюду загорелись потешные огни, принц совершенно убедил себя, что народ обожает его, что отныне все фрондеры в его руках.

Он ошибался: иллюминация и фейерверки торжествовали, прежде всего, отъезд Мазарини. Увидев не только Бофора, Гастона, коадъютора, парламент, но еще и принцев, которые не выказывали ему ни малейшей благодарности, напротив, открыто противостояли ему, кардинал Мазарини счел благоразумным покориться обстоятельствам. Он добровольно удалился в страну изгнания, куда желал прежде отправить принца Кондэ, и поселился в Брюле, маленьком городке на северной границе Германии.

Отсутствие Мазарини воскресило всевозможные надежды, и королева, поспешив вернуться в Париж, не знала уже, кого ей слушать, потому что все единодушно домогались наследства первого министра, оспаривали друг у друга его остатки.

Кондэ и Гастон хотели получить право выбирать министра, коадъютор хотел забрать в свои руки министерство, парламент требовал исключения любого кардинала из членов правительства. Словом, все эти личности готовы были терзать Друг друга.

Коадъютор, хитрый и пронырливый не хуже Мазарини, способствовал всеми силами слова и дела скорейшему бракосочетанию Шарлотты Шеврез с принцем Конти. Уверенный, что Шарлотта сделает его своим первым министром, он приносил свое сердце в жертву политике.

Бофор прибыл в Париж прежде принца Кондэ и немедленно отправился в Люксембургский дворец, надеясь встретиться там с герцогиней Монпансье. Но госпожа Фронтенак передала ему, что принцесса не здорова и не может принять его. Так как ответ был передан ему в присутствии Гастона, то Бофор не настаивал, но в душе решил, во что бы то ни стало увидеться с ней.

При наступлении ночи он отправился на улицу Вожирар, где находилась известная калитка в стене. Оказалось, что на улице было много людей. Бофор издалека заметил несколько человек подозрительной наружности, которые очень внимательно осматривали местность около нужной ему калитки.

«Если бы Ле Мофф не принадлежал мне, – думал принц, – я мог бы заподозрить, что это он расставляет мне новую ловушку… Но кто мог бы интересоваться моими действиями и желать мне зла? Ле Мофф хоть и разбойник, однако, не изменяет своим клиентам. Он по-своему понимает честь. Ну что, если это Мария?…»

При этой мысли принц еще более вжался в глубокую амбразуру каких-то ворот и присматривался к движениям людей, его поджидавших.

«Приди я часом позже, несдобровать бы мне. Сегодня набралось их человек до тридцати».

Принц вынужден был уступить поле действия, уходя, он клялся разделаться с этими разбойниками. Он направился к отелю Монбазон. Рядом с этим величественным зданием стоял дрянной домишко, нижний этаж которого был занят харчевней. В эту позднюю пору все было погружено во мрак и молчание. Однако Бофор постучал в ставни рукояткой своей шпаги. В то же время он вынул из кармана бархатную маску и надел на лицо. Минут через пять за дверью послышался легкий шорох. Дверь тихо отворилась, и герцог проскользнул в дом, не сказав ни слова.

Молча он шел в окружающей его темноте и достиг лестницы, наверху которой находилась дверь. Когда он вошел в комнату, следовавшая за ним старуха вынула фонарь, прикрытый платком, и зажгла свечу, стоявшую на камине.

– Благодарю тебя, матушка, – сказал он, бросая шляпу на постель, как бы намереваясь провести ночь в этой смиренной комнатке.

Старуха низко поклонилась ему и тотчас же ушла, вероятно знакомая с обычаями этого посетителя.

Оставшись один, Бофор снял маску, задвинул крепкими задвижками дверь и повесил на нее толстое одеяло, лежавшее на постели. Затем он отворил высокий шкаф и, вынув оттуда несколько старых платьев, сильно надавил на один из гвоздей, прикреплявших шкаф к стене, – тотчас появилось довольно большое отверстие.