Аннетт Мотли - Ее крестовый поход
Удовольствиями в Акре давно уже никто не интересовался. Христианам довелось пережить самый суровый пост в своей жизни. Когда цена одного яйца или дюжины бобов составляла целый серебряный пенни, не находилось благородных господ, сохранивших достаточно энергии, чтобы тратиться на шлюх. Поэтому последним приходилось довольствоваться общением с простыми солдатами и драться с собаками за кости — чьи кости, никто не осмеливался гадать. Когда костей не осталось, они стали есть собак. Что до рыцарей, то их пиры были более обильными, но неотступная печаль сидела вместе с ними за столом, ибо ели они своих прекрасных, безропотных коней, и эта утрата делала их и без того незавидное положение еще более непрочным.
Когда уже совсем ничего не осталось, многие ели траву, заболевали и умирали. Многие умирали просто от истощения. Осаждавшие наполняли рвы вокруг города своими мертвецами, и тошнотворный запах разлагавшихся трупов витал в воздухе вместе со все усиливавшимся ощущением безнадежности. Они не надеялись выжить. Они не надеялись на спасение. Но потом, в марте, одинокий корабль с зерном дошел к ним, прорвав затянувшуюся зимнюю блокаду. Теперь они были спасены, во всяком случае до тех пор, пока не истощились бы привезенные припасы. Это восприняли как чудо.
Тем временем в окрестных горах с каждым днем росло число разноцветных шатров армии Саладина. К воинам ислама подходило подкрепление: сирийцы, египтяне, персы, курды, армяне, турки-сельджуки. Прибывали купцы и открывали торговлю; возникали все новые кухни, способные накормить в один присест тысячу человек: в горах паслись кочевые отары овец и коз, которые потом шли в кухонные котлы. Лекари и цирюльники, музыканты и кузнецы, прачки и летописцы превращали гигантский военный лагерь в настоящий город. И вместе с ними приезжали женщины — прекрасные, благоухающие, ясноокие, с черными и блестящими волосами, пышнотелые, сговорчивые, звонко смеющиеся. В конце концов, разве не наступила весна?
Но потом настало лето, и положение крестоносцев значительно улучшилось. Корабли с продовольствием, задержавшиеся из-за зимы, когда пускаться в путь было слишком опасно, наконец прибыли, и вместе с ними прибыл Филипп Август. Вновь появились свежие лошади и собаки, взявшиеся бог знает откуда. Вот только красота женщин увяла безвозвратно. Очень немногим удалось сохранить остатки былой привлекательности — только самым молодым и удачливым.
Военная ситуация также изменилась к лучшему. Начало этому положил Генрих, граф Шампанский, приплывший с отрядом в десять тысяч человек, за ним внес свою лепту король французский, обладавший грозной армией, верховной властью и уважаемой репутацией. Теперь при виде многочисленных кораблей, хорошо вооруженных солдат и осадных орудий, окружавших стены стойкого, доблестно оборонявшегося города, Саладин должен был ежедневно сожалеть о своей ошибке, что он не отбил город, осаждаемый жалкой толпой под началом Ги де Лузиньяна, еще два несказанных года и двадцать тысяч смертей назад.
В последние дни штурм перешел в отдельные мелкие стычки. Все ждали Львиное Сердце с надеждой, что он-то сумеет наконец пробиться через неприступные укрепления. Филипп Август про себя считал и даже заявлял публично, что сможет обойтись без Ричарда, но для всех было ясно, что так, как он, войну не ведут. Им следовало дождаться их золотого воина, который в конце концов должен был присоединиться к ним. Для торжествующей массы простых солдат появление Ричарда было все равно что второе пришествие Христа, и Филипп знал это так же хорошо, как и сам Ричард. Сейчас необходим был герой; Филипп был хорошим королем, но малопривлекательным человеком и отнюдь не героем. Он внушал уважение, но не преклонение. Не более половины его людей смогли бы узнать Филиппа, встретившись с ним лицом к лицу. Но весь цивилизованный мир знал, как выглядит Ричард Кер де Лион.
Филипп знал, что его обвиняли в ревности, но не чувствовал ее. Он был на восемь лет моложе Ричарда и правил как король уже десять лет. Пройденные испытания сделали его осмотрительным, хитрым, вероломным и терпеливым. Он отправился в Крестовый поход из-за политической необходимости сохранить расположение церкви и в расчете на почести, которые аристократия половины Европы обязана будет воздать ему. Впоследствии он надеялся рассчитаться с Ричардом, к которому почти не испытывал дружеских чувств и владения которого во Франции намеревался столкнуть в море после Крестового похода. А пока этот день пусть остается за Ричардом Английским.
День сменился ночью — ночью, которая наполнила удивленные горы эхом и сама, через многие годы, отдавалась эхом в памяти ее участников. Замок Мэйтгрифон был воздвигнут за невозможно короткий срок несколькими сотнями добровольцев. Озаренный от подножия до верхушек башен, он служил маяком для всех, кто стремился увидеть Ричарда. По равнине горели костры, разожженные рядом с тысячами шатров, мириады огней расцвечивали ночь, светясь во тьме, словно окна громадного собора. Каждый, будь то рыцарь или оруженосец, зажег свой факел в честь выдающегося человека и торжественного события, после чего в лагере началось такое общее хождение, кружение и столпотворение, что отличить покрытое мерцающими огнями необъятное пространство равнины от усыпанного звездами неба только и можно было по постоянным перемещениям каждого маленького светила.
Из своего лагеря в горах воины Саладина, недавно мрачно взиравшие на многочисленных лошадей и осадные приспособления, сгруженные с английских кораблей, теперь увлеченно наблюдали за общим празднеством, хотя оно и не предвещало им ничего хорошего. Повсюду франки пили вино Ричарда и превозносили его до небес. Когда вино разогревало их настолько, что они не могли уже просто сидеть и пить, они танцевали — каждый в манере, принятой в той местности, откуда он был родом. Не способные больше стоять на ногах находили удовлетворение в пении под аккомпанемент барабанов, тамбуринов, лютен и рибек. Они пели песни, знакомые еще с детства, — песни, дарованные Богом, любовью и вином. Позднее, когда ночь стала холоднее и последние свечи горели не так ярко, они перешли к песням, которые пели хором на марше, — замечательным сочинениям трубадуров с их чеканным ритмом и прекрасными латинскими стихами. Не многие понимали значение слов, но в крови каждого ощущался полный благородства священный боевой настрой.
Шел четвертый час утра, когда укутанная теплыми мехами Иден, блаженно дремавшая в спальне Мэйтгрифона под мелодичную и суровую музыку ночи была разбужена осторожным, но настойчивым прикосновением к ее руке:
