Перл Бак - Гордое сердце
Он пристально посмотрел на нее ясными глазами из-под косматых бровей.
— Вы не хотите ни о чем спросить?
— Нет, — ответила Сюзан твердо. — Пока нет.
Он все еще затачивал свой резец. Затем оставил это и пригладил кончики своих усов. Между его усами и бородой лоснились губы, полные и яркие.
— Вы в действительности не женщина, барышня, — заявил он. — Женщина не преследует искусство так, как вы. Для женщины искусство — это всего лишь бегство. Это всего лишь немного работы, в том случае, если жизнь не оправдывает ее ожиданий. Но я, пожалуй, почти верю, что искусство — это то, чего вы хотите больше всего. У вас холодное и чистое сердце. По крайней мере, я это так ощущаю.
Она улыбнулась, но не ответила. Он говорил ей много чего. Она хорошо понимала, что если бы у нее хоть раз задрожали веки или вздрогнула рука, то он припал бы к ней своими жаркими, красными губами. До нее доносились обрывки историй, которые рассказывали друг другу в ателье ученики перед его приходом. Вон та натурщица была его любовницей, а до нее были многие другие. Сюзан их, однако, не слушала, потому что эти истории ее не интересовали. Но она угадала его основу: это была пылкая, увлекающаяся натура, в нем все еще бурлила горячая кровь, в любой момент готовая вскипеть новой страстью. Но Сюзан уделяла этому столь же мало внимания, как и историям, которые о нем рассказывали. Она смотрела на своего учителя честными глазами, и рука ее даже не вздрогнула.
— Иногда мне кажется, вы немного глупы, мадмуазель Гейлорд! У вас глаза глупые, как у ребенка, — сказал он.
— Я не интеллектуалка, сэр, — спокойно согласилась она.
— Нет? Так вы работаете не мозгом, да? — допытывался он.
— Нет, не мозгом.
— И сердца у вас нет, — сказал он резко, метнув в нее колючий взгляд.
— Нет, — ответила она, мило улыбнувшись.
— Нет! — заорал он. — Так вы, пожалуй, работаете желудком!
Она задумалась над этим.
— Пожалуй, да, — снова согласилась она.
— Что? — насмешливо фыркнул он. — Вы ничего не знаете. Ничего о себе не знаете.
Однажды, будучи в ателье Дэвида Барнса, она спросила:
— Как мне узнать, кто я?
Она работала над гладкой поверхностью бронзы и втирала в нее кислоту, изучала патину.
Барнс ответил:
— Если вы удовлетворитесь инструментом и материалом, хорошо. Но тогда вы не художник. Научитесь своему ремеслу и, пожалуй, вам этого будет достаточно.
Он замолчал, затем начал насвистывать.
— И что потом? — спросила она.
— Вы сможете хорошо обрабатывать мрамор, делая заготовки для таких скульпторов, как я.
— Это меня никогда не удовлетворило бы, — сказала она поспешно.
— Верно, барышня! Определите, что удовлетворит вашу душу. Если вы удовлетворитесь малым, то большое вы не осилите.
Он сидел у своего стола для рисования. Всюду вокруг него были разложены большие листы бумаги, на которых он рисовал.
— В будущем году мне придется ехать в Америку, — бормотал он. — Мне надо будет сделать этого Эдисона. — Он оторвал взгляд от листа и перевел его на Сюзан. — Вы даже не знаете, как непросто выявить, кем эти титаны, собственно, являются. И где они? Попросту делается выбор среди тех, кто уже стал частью вашей истории. Смерть определила каждому свое место. Но жизнь не столь умна. Кто может доказать, что из живых один более велик, чем другой?
Сюзан его не слышала. Уже целыми неделями она работала скорее руками, чем головой. Инструменты и материалы; создание гипсовых отливок, подготовка мрамора, составление бронзового сплава и методы литья — пока что она ничем другим не занималась. Как-то раз Дэвид Барнс нанял коляску и свозил ее в большую старую литейную мастерскую, чтобы она посмотрела, как француз-литейщик с двумя сыновьями отливают Наполеона из бронзы. Она стояла рядом с Дэвидом Барнсом, когда он доканчивал эту модель из гипса. Теперь он заметно нервничал: мускулы его лица подрагивали, взгляд был напряженным и каким-то несчастным.
— У меня всегда портится настроение, когда разбивают мою модель, — перехватив ее взгляд, сказал он. — Когда эти парни у меня ее берут, я знаю, что так и должно быть, но все равно, мне не просто расстаться с ней — в этот момент она — ядро моего существа. А вдруг что-то у них не получится? Я уже никогда бы не смог сделать еще одну, точно такую же.
— Вам приходилось когда-нибудь делать что-то снова? — спросила она.
— Нет, но я все равно страдаю. А когда ко мне из печи возвращается бронза, это означает возрождение — возвращение меня самого, но более совершенного и прочного.
Он никогда бы не доверил, как прочие скульпторы, ремесленникам, чтобы те заканчивали обработку его бронзы. Он сам держал газовую горелку или же привлекал к этому Сюзан, сам втирал кислоту в горячий металл. Он не мог сделать ни глотка, пока не определял, удалась его работа или нет. Совместно они полировали гладкую поверхность сантиметр за сантиметром, пока скульптуры не начинали сверкать, и только когда все было готово, он начинал кричать, что голоден. Затем он надевал шляпу, выкатывался на улицу и приносил кусок мяса, жарил его на древесном угле и заставлял Сюзан есть вместе с ним.
…В такие вечера она возвращалась домой поздно по безлюдным парижским улицам. Она чопорно смотрела перед собой, стараясь не привлекать внимания случайных прохожих и праздношатающихся гуляк. К тому же она одевалась слишком бедно, чтобы своей внешностью искушать преступников. По дороге домой она думала о том, чему она научилась и чему еще предстоит научиться.
День за днем она ходила в литейную мастерскую и наблюдала за движением расплавленного металла в тигле и переливанием горячего белого ручейка в форму. Она высовывалась вперед и забывала об искрах и дыме, пока из формы не начинал выливаться металл. Кто-нибудь из подмастерьев сразу же подскакивал и сбивал излишний металл; мгновение кульминации кончалось. Как когда-то она страстно желала иметь детей, так теперь она страстно желала иметь возможность творить скульптуру самой: от исходной глины до завершающей бронзы. Но так не поступал никто, даже сам Дэвид Барнс. И прочие скульпторы, с которыми она познакомилась через него, никогда не шли далее лепки глины. Им хватало обладания своим творением в глине. Затем они отсылали свои работы и снова их получали, совсем не зная, что происходит между днем, когда те уходили в глине, и моментом, когда они возвращались в бронзе. Сюзан не замечала проделанной работы, если она не прошла через весь процесс…
— Ремесленник я или художник? — вслух спрашивала она себя, шагая по темной улице.
Ее маэстро непрестанно твердит, что женщины не могут быть художниками. Они слишком пассивны, у них отсутствует хладная страсть к совершенству, женщины — это исполнители, а никак не творцы, у них нет воображения. Она выслушивала его и раздумывала над его словами. Но она сама, как ей казалось, не была похожа на остальных женщин. Когда-то она уверяла Марка, что ничем не отличается от них, но теперь она узнала, что это не так. Остальные женщины не носят в себе неутолимую страсть к совершенству, столь необходимую для работы скульптора. Другие женщины не покидают свой дом и не отбывают за море в поисках знаний. Сейчас она уже точно знала, что все равно когда-нибудь приехала бы сюда. Даже если бы Марк был жив и не поехал бы с ней, то она покинула бы его и приехала одна. Хорошо, что его нет, потому что в противном случае ей самой пришлось бы разбить ему сердце. Тотчас же она окаменела при мысли, что она могла бы желать смерти Марку. Ей стало безумно стыдно, но при этом она упорно повторяла: «Я должна делать то, для чего я была создана».
