Перл Бак - Гордое сердце
И вот она уезжала каждое утро из их маленького, шумного семейства, от проведенного в веселых разговорах завтрака, от воробьев на оконном карнизе, клюющих крошки, насыпанные детьми, от Джейн, вечно огорченной развращенностью французов, от пронзительных звуков и суеты маленькой площади, которая пробуждалась к утренней жизни. Каждое утро она уезжала отсюда на автобусе в пригород, где находилось ателье одного известного скульптора. В первый же визит женщина в крестьянской одежде и чепце взяла у нее рекомендательное письмо и сказала глубоким, грудным голосом:
— Пройдите, пожалуйста, и подождите тут, в фойе.
Сюзан вошла в маленькую прихожую с каменным полом и принялась ждать. Наконец женщина вернулась и сказала:
— Пройдите, пожалуйста, в ателье.
Тогда она вошла в длинное помещение, заполненное статуями, некоторые из них были закрыты. В ожидании время тянулось бесконечно долго. Она расхаживала между статуями, но никто не приходил. Окна в ателье были расположены так высоко, что она видела только зеленые верхушки деревьев, стены были столь толстыми, что снаружи не доходил ни один звук. Женщина не возвращалась; у Сюзан было впечатление, что ее сюда привели и забыли о ней.
Она села и снова нервно встала, снова прохаживалась между статуями. К ее нетерпению уже примешивалась злость, и она почти уже решила уйти, но в этот момент заметила в конце помещения высокие леса. До сих пор она их не видела, так как галерея резко изгибалась под прямым углом и тянулась вдоль другой стороны дома. Сюзан быстро подошла к лесам и увидела за ними частично отесанную гигантскую мраморную глыбу. Голова и плечи какого-то гиганта были грубо высечены уверенной рукой.
Она смотрела на эту махину с чувством благоговения, потом, не в состоянии воспротивиться своему порыву, она поднялась по лесенке на самый верх лесов. На одной из досок она нашла комплект инструментов, разложенных в четком порядке. При виде его у нее затрепетало сердце; один за другим она осторожно брала инструменты в руки. Это был настоящий инструмент: тонкий, закаленный — предел мечтаний всех скульпторов. Это был мастерски сделанный инструмент, красивый, прочный, но легкий, острый и хорошо ухоженный. Она схватила резец и молоток. Они удобно легли в ее ладонь, словно кто-то сделал их по ее мерке. Она нагнулась над гигантской головой с непреодолимым желанием ощупать кромку мрамора, а после, не удержавшись от соблазна, несколько раз легонько ударила. Кромка была так тонко и чисто отсечена, словно Сюзан рисовала кистью. Где бы ей такой инструмент купить?
— Слезайте вниз, — услышала она чей-то голос. Он был столь нежен и тих, что почти не испугал ее, правда, он остановил ее руки. Она смотрела вниз через леса и видела обращенное к ней крупное мужское лицо с каштановыми усами.
— Спускайтесь вниз, — повторил он. Она осторожно положила инструмент, спустилась вниз и очутилась лицом к лицу с очень рослым пожилым мужчиной в коричневом халате. Он весь был коричневого оттенка, как тюлень: смуглая кожа, карие глаза. Внезапно из него ударил такой мощный голос, что Сюзан аж подпрыгнула.
— Ну, барышня, — прогрохотал он, — бывают же такие чудеса на свете! Молодая дама, которую я не знаю и которую приглашаю только ради своего друга Барнса, приходит и милостиво доделывает мою работу за меня! Благодарю вас тысячу раз, барышня!
Он яростно закручивал свои усы.
— А где бы я могла достать такой инструмент? — спросила Сюзан. — Я просто обязана иметь такой инструмент!
— А, теперь вам нужны мои инструменты! — закричал скульптор. Повернувшись, он обратился к статуям: — Инструменты, друзья, где же мои инструменты? Нужны инструменты, которые вас создали — дайте их ей!
— Пожалуйста, — тихо сказала Сюзан.
Он жутко сопел и откашливался, а затем совершенно спокойно спросил:
— Ну, милочка, зачем вы, собственно, пришли?
— Учиться, — сказала Сюзан решительно. — Хочу научиться всему, что вы мне сможете предложить.
— В таком случае, — серьезно сказал он, — у меня будет непростая задача. — Он замолчал, покрутил усы, глаза его сверкали. — Полезайте-ка наверх, — распорядился он. — Принесите инструменты. Начнем с них.
Сюзан влезла наверх и один за другим спустила инструменты вниз.
— А теперь смотрите, — начал скульптор и два часа подряд рассказывал ей об инструментах.
— Вы опаздываете, — заворчал на нее Дэвид Барнс после обеда. — Чему научились?
— Я научилась, где покупать инструмент, — сказала она. — Мне придется поскорее заработать деньги, Дэвид. Половину денег я потратила на инструмент — я потратила половину денег на хлеб для своих детей!
Барнс стоял у столика с наклонной доской и рисовал приземистую коренастую фигуру. Он взглянул на нее.
— Я вам говорил, что материнство — не для вас, — жестко сказал он. Но глаза его лукаво сияли.
* * *Она постоянно рисовала, училась делать остовы для статуй, училась перемешивать глину, училась приготавливать гипс. Она забыла, что у нее не мужские мускулы, она научилась сгибать железо, изгибать толстую проволоку, научилась рассчитывать напряжение и давление большой глиняной статуи. Все, что она до этого знала, превратилось в ничто — ей столькому еще предстояло научиться.
— Рассчитайте! — приказывал маэстро. — Если бы Лаокоон был из глины, какой размер был бы у опорной арматуры и какая у нее должна быть форма?
Несколько часов она сидела, как школяр, считала, грызя ручку и бормоча таблицу умножения, а когда, наконец, показала ему свой набросок, то он чуть не лопнул со смеху.
— Эти змеи! — хохоча, кричал он. — Эти змеи — все бы рухнуло на землю!
А она стояла, не отрывая взгляда от рыхлых штрихов его черного карандаша.
— Вот так! — сказал он. — И так, и вот так. — Она чувствовала, как жирные черные линии въедаются в ее мозг.
…Остаток денег она отдала Джейн и та хранила их, как зеницу ока, экономила их, как кровь, платила только за квартиру и еду.
— Сообщи мне, когда у нас останется только на месяц, — сказала ей Сюзан. Но Джейн пока что молчала.
— Сначала ремесленник, — сказал маэстро, — а уж потом художник. Художником можно не стать никогда, — добавил он, — потому что все зависит о того, что в вас сидит, милая. Человек художником не становится — он или художник, или нет.
Сюзан не задала ему вопрос, который вертелся у нее на языке: «А что я, художник или нет?» На это ей не мог ответить никто, кроме нее самой. Когда она овладеет ремеслом, то сама задаст себе этот вопрос, сама же и ответит.
— Дух. Все зависит от его меры, — говорил он, оттачивая при этом узкий резец. — Небольшой талант и великий дух лучше, чем наоборот. Если же талант и дух равны, ну, тогда… Один или два раза я это видел.
