Донна Валентино - Королева его сердца
Мод присела на корточки рядом с котлом, как уличный мальчишка, решивший отведать варева. Глориана сидела на разостланном одеяле неподалеку от Мод, откинувшись на кучу подушек и грациозно подогнув ноги. Она с упрямым упорством, не отрываясь смотрела на костер. И, казалось, не замечала ни запахов еды, ни появления Данте. В ней чувствовалась какая-то натянутость и напряженность.
– Что, мистер Блу отправился разыскивать свою священную пещеру? – спросил Данте, заметив отсутствие индейца.
– Нет. Просто пошел наломать сучьев для костра. – Мод выразительно посмотрела в сторону Гло-рианы. – Она хочет большого огня. По-настоящему большого.
– Здешний климат похож на африканский, – заметил Данте, вдруг почувствовав необходимость поддержать желание Глорианы. – Дневная жара быстро спадает с заходом солнца.
– Мне вовсе не холодно, пробормотала Глориана.
– О, да она просто напугана, – проговорила Мод.
– Мод!
– Это же правда. Ты прыгала как заяц, пока не вышла из фургона.
– Возможно, она проголодалась, – предположил Данте как раз в тот момент, когда миссис Блу вручала тарелки Мод и Глориане.
– Нет, это ей не годится. – Мод держала свою тарелку в вытянутой руке. – Это выглядит так же отвратительно, как большая старая куча лошадиного на…
– Мод! – снова прервала ее Глориана, на этот раз более резко. – Не ругай яичницу, которую приготовила миссис Блу. Она делает все возможное среди этой пустыни.
– Ну, тогда ешь это на здоровье. Я же не отважусь. Жена индейца протянула тарелку Данте, принявшему ее с опаской. Он поймал себя на том, что его губы тронула веселая улыбка. Содержимое тарелки действительно несколько напоминало лошадиные шарики.
И все же от тарелки исходил какой-то дразнящий аромат. Он съест это отвратительное на вид блюдо, разумеется, и пахнущее не лучше, и останется в живых. Желудок Данте властно требовал, чтобы его наполнили, и он, храбро погрузив вилку в синеватую массу, стоически понес ее в рот.
– Все идет к тому, что тебе придется нанимать себе нового телохранителя, Глори, – пробормотала Мод.
Данте хотелось ответить ей, что она ошибается и что Глориане не придется искать нового телохранителя, даже если он будет есть с таким аппетитом. Ему хотелось сказать ей, как вкусен приготовленный миссис Блу омлет, но у него просто не было времени для слов, поскольку желудок требовал еще одну порцию.
Вернулся мистер Блу и с шумом опустил на землю целую охапку сучьев. Он посмотрел на Мод и на Глори и, посмеиваясь, взял их тарелки с нетронутой едой. Потянувшись к поясной сумке миссис Блу, он извлек из нее горсть сушеных трав, которые она использовала, готовя ужин.
– Чамизо, – сказал он, бросая траву в костер. – Съедобная зола четырехлепестковой лебеды. Эта зола полезна для желудка и окрашивает в синий цвет всю нашу пищу. Мы намерены использовать много чамизо для того, чтобы подкрашивать в синий цвет всю вашу еду, потому что ваше путешествие нуждается в помощи богов, баха-на. – Торжественный вид мистера Блу исключал всякую мысль о подшучивании над ними.
– Этот священный цвет – ваш однофамилец? – спросил Данте, сообразив, что слово «синий» пишется по-английски так же, как фамилия индейца.
– Нет. Некоторые белые смеялись над нашими религиозными убеждениями и стали называть нас мистером и миссис Блу просто в насмешку. А скоро им последовал и весь Холбрук. Это нас не обижает.
– Я предпочел бы называть вас вашими настоящими именами, – тихо проговорил Данте.
С довольным и веселым видом мистер Блу предостерегающе поднял руку.
– Имена хопи нелегко поддаются языкам белых. Меня вполне устраивает имя, данное мне моими белыми братьями, бахана.
– Он не любит прозвищ, – сказала Глориана миссис Блу, раньше чем Данте успел подобрать нужные слова, чтобы возразить индейцу.
Сознание того, что Глориана сумела разгадать в нем даже такую мелочь при первой встрече, согревало душу Данте. Молодой человек старательно охранял свое'имя незаконнорожденного, относясь к этому, пожалуй, слишком серьезно. Глориана была первой женщиной, которая так глубоко проникла в его внутреннее состояние, хотя, надо признать, никакую другую женщину он и близко не допускал в свою душу.
– Меня действительно удивляет, что вы так легко отказались от имени, принадлежащего вам по праву рождения, – заметил Данте.
Мистер Блу лишь улыбнулся:
– Совершенно не важно, каким именем пользуются люди, обращаясь ко мне. Свою подлинную сущность человек чувствует нутром, она у него в душе и в сердце, а вовсе не в том, как к нему обращаются другие.
Раньше такая мысль никогда не приходила в голову Данте.
Мод морщась попробовала еду, но гримаса ее расцвела улыбкой восхищения, как только она проглотила первый кусок.
– Ну же, Глори, отведай этого. Ты почувствуешь себя лучше, если чего-нибудь поешь, хотя бы и синего.
– Я чувствую себя вовсе не плохо, – возразила Глориана, проглотив, в свою очередь, кусок омлета. – Оставь меня, пожалуйста, в покое.
– Она всегда становится колючей, когда ее одолевает страх, – ни к кому не обращаясь, заметила Мод.
Муки совести от сознания того, что он явился причиной страха и тревог Глорианы, не давали покоя Данте. Он долго переживал их во время трапезы, пока чувство вины не возобладало над удовольствием, которое он получал от еды.
– Возможно, в этом виноват я, – проговорил он. – Я вынудил ее отправиться в эту поездку против воли.
Глориана резко поднялась на ноги, уронив на землю теперь уже пустую тарелку:
– Вы оба хотите ее прекратить, да? Я не колючая, Мод, а вам, мистер Тревани, я докажу, что мною не так-то легко управлять. Вы не могли вынудить меня сделать ничего такого, чего бы я не хотела.
Произнося эти слова, она приблизилась к Данте нос к носу. Когда в поле его зрения оказалась только Глориана, остальные трое как бы перестали для него существовать. Ее глаза пылали восхитительным изумрудным пламенем, и, казалось, их лагерный костер горел только для того, чтобы играть красно-золотыми бликами в ее волосах.
– Ты хотела отказаться от унаследованного тобой имущества и уехать из Холбрука, не побывав на ранчо, – напомнил ей Данте.
– Может быть, я это и говорила, но это еще не значит, что я так думала. – Очевидно, Данте выдал чем-то свое смущение, потому что у нее вырвался раздраженный вздох. – Человек, видишь ли, может изменить свое мнение. Может быть, кто-нибудь вроде тебя, привыкший взвешивать все «за» и «против» при всех обстоятельствах, просто не способен потом признаться, что он о чем-то сожалеет.
– Я наделал ошибок, – тихо сказал Данте. – Поэтому-то и стараюсь увязать свои слова и действия.
