Джо Беверли - Самый неподходящий мужчина
Дженива вздохнула:
— А я ничего не знаю о садоводстве.
— Наймете садовников, — сказала Дамарис.
— Что требует денег.
— Я не думаю, что Эшарт поскупится на это. Особенно если продаст свои бриллиантовые пуговицы.
Дженива улыбнулась:
— Ты такая практичная.
Дамарис осторожно ступала по неровной дорожке, стараясь не испачкать накидку. Фитц шел позади них. Вообще-то ширина дорожки была рассчитана только на двоих, но Дамарис понимала, что он прикрывает их со стороны парка. Просто на всякий случай.
Они проходили между домом и участком парка, где голые деревья перемежались одетыми в плющ статуями. Ее внимание привлекла уродливая пристройка, казалось, сделанная из пыльных серых квадратов.
— Ой, это же зимний сад!
— С очень грязными стеклами, — заметила Дженива, — где они еще сохранились. Но возможно, там не так уж и плохо. Он выходит на юг.
Дженива направилась туда, и Фитц последовал за ней. Дамарис осталась там, где была. Довольно с нее грязи и разорения. Она разглядывала несчастные обнаженные статуи, представляя их живыми существами и гадая, рады ли они своим лиственным одеждам зимой. Она предположила, что их обветшалость скорее древняя, чем недавняя, но все равно они ее не привлекали. Если бы у нее вокруг дома были статуи, они содержались бы в прекрасном состоянии.
Возможно, она не создана для этого мира. Ее не восхищают старые статуи, и она не хочет жить в огромном и беспорядочном старинном особняке. Чем плох современный дом, полный света и тепла, не слишком большой, но достаточно вместительный для изысканного комфорта? Если бы она вышла за кого-нибудь вроде Фитца, подумалось Дамарис, не имеющего своей собственности, они бы купили или построили такой дом, какой захотели бы.
Это были греховные, опасные мысли, но Дамарис не могла устоять. Если она должна принять решение, то сделать это нужно до того, как они приедут в Лондон. Нужно сделать это сейчас.
Она услышала какие-то звуки и, обернувшись, увидела, что Фитц пытается открыть покосившуюся дверь, чтобы Дженива могла войти в оранжерею. Дамарис вновь повернулась к необщительным статуям. В пламенеющем обманчивом свете ей показалось, что одна из них шевельнулась. О Господи, должно быть, она сходит с ума!
Конечно же, абсолютно неразумно даже думать о том, чтобы выйти за Фитца. Но она заставила себя быть честной. Она бы вышла за него, если бы о его преступлении не было известно. Но о нем все знали.
Ну почему у того скандала такие острые зубы? Это несправедливо. Каждый может совершить ошибку. Но людей вешают за одну ошибку.
Она выпустила изо рта белое облачко пара. Когда это случилось? Возможно, со временем все рассосется.
Но разве не из-за этого он пошел в армию? Она вспомнила его историю про новую саблю. Он сказал, что ему было пятнадцать. Для пятнадцатилетнего такой поступок еще более возмутителен, подумала она, и все же... сколько было лет сестре его брата? Все теперь выглядело по-иному.
Фитц — восьмой ребенок, а его брат лорд Лайден, вероятно, первый. Между ними могло быть двадцать лет разницы, если только его брат не женился на совсем юной девушке... Она невидящим взглядом уставилась на увенчанного лаврами героя, размышляя над тем, что это означало. Он ничего не сказал о том, кто кого соблазнил...
Удар в грудь отбросил ее назад, и она резко села на землю. Боль растеклась в груди, и стало нечем дышать. Она посмотрела вниз, туда, где палка с перьями — стрела! — торчала из грудной клетки. В агонии она попыталась ухватиться за нее, но руки отказывались слушаться. Круг черноты начал смыкаться вокруг нее. Она цеплялась за сознание, попыталась крикнуть, но темнота поглотила ее.
Фитц услышал какой-то тихий звук, обернулся и увидел, что Дамарис повалилась на спину. Он подбежал к ее распростертому телу и упал на колени. Если это очередной трюк... И тут он увидел стрелу, торчащую у нее из груди. Ему показалось, что это его сердце остановилось. Дженива встала на колени с ним рядом.
— Боже мой!
Дамарис была без сознания, но его дрожащая рука нащупала пульс. Крови еще не было, но никто не выживает с такой раной. Он стиснул одну руку в перчатке, но понимал, что она вот-вот умрет прямо у него на глазах.
Дженива схватила другую руку.
— Все хорошо. Все будет хорошо.
Он не знал, говорила ли она это Дамарис, ему или себе, но ее мертвенная бледность опровергала эти слова.
Словно услышав, Дамарис пошевелилась, веки затрепетали. Рука попыталась переместиться к груди.
— Больно... больно...
— Я знаю, любимая, — мягко сказал он, часто моргая, чтобы прогнать слезы с глаз. Иисусе, что делать?
Он вспомнил об опасности и покрутил головой, оглядывая окрестности, при этом выпустил ее руку, чтобы в случае чего прикрыть ее своим телом, хотя было уже слишком поздно.
Он охранял Джениву и оставил Дамарис незащищенной.
Такой прямой выстрел мог быть сделан только из так называемой Гришен-Гроув, где легко спрятаться за стволами деревьев и статуями в человеческий рост. Когда убийца попытается убежать, люди Родгара могут схватить его, но что теперь толку?Но все равно Фитц проделал все необходимые действия. Он вытащил из кармана маленький пистолет.
— Вы умеете пользоваться им? — спросил он у Дженивы. Та кивнула, и он отдал пистолет ей.
— Идите и приведите помощь. Пошлите за доктором. Если кто-то нападет на вас, стреляйте. Только подпустите его поближе. Эта штуковина бесполезна на расстоянии.
Дженива кивнула, вскочила на ноги и побежала.
Дамарис была в сознании, но дрожала, и ее рука в перчатке подрагивала возле стрелы, словно желая дотронуться до нее, но страшась боли. Он крепко схватил ее за руку. Она вскинула на него глаза, зрачки расширены, из приоткрытого рта вырываются слабые, болезненные вздохи.
— Скоро подоспеет помощь, любимая, — сказал он, вопреки всему надеясь на чудо. Возможно, самым милосердным было бы позволить ей быстро умереть, но он не мог уступить ее без борьбы. Стрела торчала под пуговицей ее стеганого жакета. Он не видел крови, но, должно быть, ею пропиталась вся одежда под ним. Он должен посмотреть рану — словно это могло чем-то помочь. Лишь бы только не усугубить ее мучения.
— Мне нужны обе мои руки, любимая, — сказал он, высвобождая правую ладонь из ее пальцев. Глаза ее стали чуть менее безумными — храбрая девочка, — но дыхание еще было неглубоким от боли. — Я собираюсь разрезать твою одежду.
Что-то в этих огромных глазах намекало на веселый комментарий, но когда она втянула воздух, чтобы заговорить, то поперхнулась от боли, и рука снова потянулась к стреле. Он остановил ее:
— Это не поможет. — Он призвал на помощь все свои силы, чтобы говорить спокойно. Ему следовало бы остерегаться нового нападения, но какой теперь смысл? Зло свершилось. — От стеганого жакета придется избавиться.
