Мисс Совершенство - Лоретта Чейз
Прошло два часа с тех пор, как Мирабель покинула Матлок-Бат, чтобы навестить место захоронения матери. Окружающая красота умиротворяла ее душу, пусть даже в тот момент жизнь казалась ей беспросветной.
– Ох, мама, что, скажи на милость, мне делать?
Ответом ей была тишина. Не было на свете ни одной живой души, которой она могла бы открыть свое сердце, вот она и пришла сюда.
Мирабель не спеша продвигалась от одной колонны к другой и рассказывала матери, а также другим похороненным здесь предкам, обо всем, что произошло за последние несколько дней.
Сильный мартовский ветер заглушал ее голос, а также цоканье лошадиных копыт по мосту. Ей послышалось было негромкое ржание, но ветер сразу же унес звук и она решила, что это опять чем-то недовольна Софи. Сегодня кобыла вдруг ни с того ни с сего уперлась, и Мирабель с трудом удалось заставить ее пройти по нему. Оказавшись на другом берегу, она не пожелала везти хозяйку вверх по склону к склепу, и Мирабель, привязав кобылу возле моста, отправилась дальше пешком. У Софи время от времени возникали подобные причуды.
Она стояла по другую сторону сооружения, глядя на то место, где канал лорда Гордмора должен был прорезать пейзаж, поэтому не увидела высокого всадника, который спешился, привязав своего коня рядом с ее лошадью, и стал, прихрамывая, подниматься на холм.
Услышав позади шаги, Мирабель обернулась, и сердце у нее болезненно сжалось.
– Мистер Карсингтон? – вздернув подбородок и придав лицу высокомерное выражение, произнесла она неприветливо.
– Ах ты противная злая девчонка!
Он раскраснелся, его золотистые глаза сверкали, и ей стало трудно дышать, как перед грозой.
Она понимала, что гроза – это он сам, а то, что она чувствовала, – сила его гнева. Этот гнев был так же осязаем, как и его обаяние, заставлявшее безоглядно влюбляться в него. Она хотела было отступить назад, чтобы избежать воздействия этой непреодолимой притягательной силы, но гордость не позволила ей спасаться бегством.
– Мне безразлично, что вы обо мне думаете! – заявила Мирабель. – Ваше мнение не имеет для меня никакого значения.
– Ты лгунья, каких свет не видывал!
Она чуть замешкалась, и он подошел ближе, привлек ее к себе и обнял. Она попыталась увернуться и опустила голову: если он ее поцелует – все пропало, но он не поцеловал, а лишь крепче прижал к себе и пророкотал, уткнувшись куда-то в шляпку:
– Значит, Вудфри старый индюк? А я хожу во сне и говорю сам с собой? И ты не доверила бы бизнес человеку, у которого не все в порядке с головой? Разумеется, не отдала бы свое дело ни в чьи руки, в отличие от своего тела.
Мирабель могла бы высвободиться из его объятий: он слишком благороден, чтобы удерживать ее против воли, но она почему-то не сопротивлялась.
С тех пор как они встретились, он по частицам забирал ее сердце; еще немного – и завладеет им полностью. Она понимала, что на сей раз ее ожидают значительно большие страдания, чем те, что пришлось перенести много лет назад.
– Простите меня, – прошептала Мирабель, уткнувшись в его плащ.
Он отстранил ее, отпустил на шаг и, удерживая на расстоянии вытянутой руки, глядя в лицо, жестко проговорил:
– Письмо Гордмору было чудовищным ударом, нанесенным исподтишка. Если бы я не знал тебя лучше, то подумал бы, что ты специально соблазнила меня, чтобы заставить всех думать, будто я психически нездоров.
– Ах нет, вы ошибаетесь! – воскликнула Мирабель. – Ей-богу, то, что я говорила вам, было чистой правдой.
– Что именно? Что испытываешь ко мне сильные чувства.
– Да, но разве от этого кому-нибудь стало лучше? Они ведь не заставят забыть про этот ваш проклятый канал: он все равно будет проложен. Вы все испортите, наши с мамой труды пойдут насмарку. Это причинит мне невыносимую боль.
У нее перехватило дыхание, а глаза наполнились слезами.
– Значит, это работа твоей матери, – произнес он задумчиво мгновение спустя.
Мирабель кивнула, не в силах произнести ни слова. Она никогда не плакала прилюдно. Слезы – это слишком личное, да и мужчин они только раздражают, заставляя испытывать неловкость или смущение.
Алистер отпустил ее, отошел в сторону и некоторое время вглядывался вдаль, потом вернулся к ней и взял за руку.
– Значит, насколько я понимаю, ландшафт спроектировала она?
– Моя мать была необыкновенно талантлива, – сказала она, взяв себя в руки. – И могла бы получить мировую известность, если бы родилась мужчиной.
Алистер все понял, как только она сказала, что канал испортит вид, созданный ее матерью, но Мирабель надо было выговориться, поэтому промолчал.
Она рассказывала свою историю и историю этой земли, которые в ее понимании были единым целым. Алистер услышал, как развивалось поместье и как примерно сто лет назад был сооружен склеп и произведена перепланировка земли. Это была попытка выдержать ландшафт в естественном стиле, близком к природному, но добиться абсолютно удовлетворительного результата не удалось, и со временем разные элементы дизайна исчезли сами по себе, оказавшись неуместными или непрактичными.
Начало этим преобразованиям положила Алисия Олдридж, которая и занималась этим в течение двадцати лет, но умерла, так и не завершив своих планов. Однако Мирабель знала все до мельчайших подробностей. С тех пор как дочь подросла настолько, чтобы понимать ее, мать делилась с ней своими планами и заражала энтузиазмом.
– Всю эту красоту создала она, – говорила Мирабель. – На склоне холма, над мостом, стоял летний домик. Она заставила перенести его и спрятать среди деревьев, так что он возникает перед глазами неожиданно, когда идешь по извилистой тропинке вдоль берега.
Она указала еще одно место, куда сама внесла изменения в соответствии с задумками матери. Слушая ее, Алистер без труда представил как масштабы перемен, так и их изящество.
Они обошли вокруг колоннады, окружавшей склеп, и она вдруг замолчала.
Ему показалось, что она сожалеет о том, что так разоткровенничалась.
Пока шли, Алистер исподтишка изучал ее профиль. Она, казалось, забыла о нем. Взгляд ее был каким-то отстраненным, как у ее отца. Именно так смотрел на свечу мистер Олдридж, когда Алистер пытался привлечь его в число сторонников строительства канала.
Заметив, как вдруг дрогнули и чуть-чуть приподнялись уголки ее рта, Алистер сказал:
– Я отдал бы что угодно, лишь бы узнать, о чем ты думаешь.
– Да вот пыталась обдумать, как бы отделаться от вас, но мозг не желает мне помогать, как и сердце, как и все прочее: перед моим мысленным взором ты предстаешь всегда… обнаженным.
Алистер
