Жаклин Монсиньи - Петербургский рыцарь
— Странно, Флорис, — продолжала Елизавета, не подавая виду, что заметила его замешательство, — я вместе с гренадерами в Шлиссельбурге и в Зимнем дворце была поражена твоим сходством с моим отцом. Наверное, это идет от твоего мужества и непринужденности. Мы с тобой из породы неукротимых. Отец был единственным человеком, которого я когда-либо любила, а теперь, Флорис, я люблю тебя…
Флорис оттолкнул свою тарелку. Взволнованные, они смотрели друг на друга, забыв о голоде. Юноша нежно поднял Елизавету со стула и прошептал:
— Иди ко мне, обожаемая Елизавета, ты больше не одинока среди своры придворных, этих хищников, перед которыми самые свирепые волки выглядят кроткими агнцами, теперь у тебя есть защитники. Я навсегда останусь здесь, подле тебя, стану твоим рыцарем и буду охранять тебя, никто не узнает, что мы любим друг друга, я буду оберегать нашу любовь, как берегут драгоценный камень, пряча его в дорогой ларец.
— И ты покинешь свою страну, чтобы быть со мной?
— Да, любовь моя, я сделаю все, что ты прикажешь.
Флорис медленно опустил Елизавету на постель и начал расшнуровывать ее корсаж, одновременно покрывая короткими частыми поцелуями ее грудь. Ногой он осторожно раздвинул ее нежные бедра. Елизавета погрузила пальцы в его черные кудри, щекотавшие ей подбородок при каждом поцелуе.
— Красивый барин, — вздохнула она, — как ты был прекрасен на Сенной площади. Когда я впервые увидела тебя, сердце мое дрогнуло, и я поняла, что это судьба…
— Вот так, — страстно прошептал Флорис, лаская ее губы и побуждая их трепетно прижиматься к его губам.
— Да, вот так, — чуть слышно отвечала Елизавета, переводя дыхание, — я так мало знаю о тебе, любовь моя. Ты никогда не рассказывал мне, почему ты так хорошо говоришь по-русски.
Флорис рассмеялся.
— Да, в самом деле. Видишь ли, любовь моя, я вырос в России, а уехал отсюда, когда мне было восемь лет.
— Значит, твои родители были дипломатами? Как забавно, дорогой, может быть, мы даже встречались с тобой раньше, однако де Карамей… нет, это красивая, звучная фамилия, и я не припоминаю такой.
— Это лишь ее половина, — ответил Флорис, полностью обнажив золотистые плечи истомленной ожиданием женщины.
— Если бы мой отец был жив, продолжала Елизавета, не обращая внимания на задумчивость Флориса, он бы выдал меня замуж за твоего короля.
— Ты была бы самой прекрасной королевой Франции. Но такова уж твоя судьба, ты все равно будешь моей государыней.
Елизавета дрожала словно в лихорадке; томительно вытянувшись, она расстегнула камзол и стянула его с Флориса; руки ее заскользили по телу молодого человека.
— Думаю, что я бы изменила Людовику с тобой, Флорис… Флорис, любовь моя.
Он победоносно рассмеялся.
— Моя прекрасная императрица, королева моя, моя принцесса… Иди… иди же ко мне, я устал ждать.
Елизавета подалась вперед, она жаждала обрести счастье в объятиях Флориса. Они оба этого желали.
— Ты говорил мне, — прошептала она, — что у тебя есть еще другая фамилия… назови мне ее, я хочу знать, кому я отдаю себя.
Она радостно засмеялась, помогая распутать последние шнурки своего платья. Перед взором Флориса предстали ее груди, свежие и упругие, словно два яблока; он закрыл глаза, ослепленный такой красотой, и шепнул:
— Вильнев… любовь моя, де Вильнев-Карамей, и милостью императрицы всей Руси, которую я сейчас держу в своих объятиях, Петербургский рыцарь… Но что с тобой?
Елизавета вздрогнула, щеки ее смертельно побледнели. Неверным движением она потянула на себя платье.
— Тебе плохо, милая? — испуганно спросил Флорис. — Хочешь что-нибудь выпить?
Он хотел встать, но рукой, холодной, словно лед, она удержала его и бесцветным, неживым голосом произнесла:
— Наверное, я сошла с ума.
Дрожащей рукой она провела по лбу, а потом почти что выкрикнула в лицо юноше:
— Что ты сказал? Флорис, повтори, какое имя ты назвал.
Флорис не мог оторвать глаз от Елизаветы. Он с тревогой взирал на нее. Сам не понимая отчего, он почувствовал, как к горлу подкатил горький ком. Взяв себя в руки, он шутливо ответил:
— Все очень просто, Елизавета, во Франции наше настоящее имя де Вильнев, де Вильнев-Карамей.
— И ты говоришь, что уехал из России, когда тебе было восемь лет…
— Да, вместе с Адрианом.
Флорису показалось, что раз Адриан был вместе с ним, значит, все в порядке, но Елизавета не обратила на это внимания.
— Как раз после смерти царя.
— Именно так.
— И ты бежал вместе со своей матерью, графиней де Вильнев.
— Да, мы бежали от гнева… — Смертельно побледнев, Флорис замер; он весь дрожал. Холодный пот заливал его виски. Перед его глазами с жуткой скоростью пронеслись картины: сокровища царя, Адриан, упорно стремившийся поговорить с ним наедине, гренадеры, торжественно несущие его на плечах, его сходство с Петром Великим. Слова застыли на его побледневших губах. Да, они бежали от гнева императрицы Екатерины… он просто идиот, он сошел с ума, это же была мать Елизаветы! Он упал на колени и, заикаясь, пролепетал:
— Нет… нет, Елизавета, это не… невозможно…
Молодая женщина прижалась к стене:
— О!.. Прокляты… мы прокляты… Вильнев… Вильнев… значит, ты сын…
В коридоре раздались дикие крики. Дверь распахнулась, и, опрокинув солдата, ворвался обезумевший Адриан. Окинув спальню шальным взором, он застыл на пороге и горько произнес:
— Да, ваше величество, Флорис ваш брат…
19
— Простите, мадам, простите, что я ворвался к вам столь резко, но… я боялся прийти слишком поздно.
Адриан смачивал виски лежавшей без чувств Елизаветы, и та постепенно приходила в себя. Очнувшись, она растерянно огляделась вокруг. Ее взгляд встретился со взглядом Флориса. Страшно смутившись, несчастные молодые люди отвернулись друг от друга.
— О, Боже мой, какой ужас! — чуть слышно произнес Флорис. Адриан смотрел на брата. Как жестоко и неожиданно раскрылась перед ним истина! В эту минуту он проклинал саму землю, что ополчилась на них.
— И грехи отцов падут на детей их до третьего и четвертого колена, — столь же тихо произнесла Елизавета. Рыдания душили ее. Флорис стыдливо опустил голову, чтобы скрыть слезы; глаза его стали зелеными, словно изумруды.
Подождав несколько минут, Адриан понял, что Елизавета уже в состоянии выслушать его.
— Я должен был бы поговорить с вами раньше, мадам, но обстоятельства препятствовали мне, и я надеялся, что вы вдвоем сами все поймете.
— Что и случилось, хотя и с некоторым опозданием, Адриан де Вильнев, так что вы были правы, предоставив нам самим обо всем догадаться, — взяв себя в руки, промолвила Елизавета. — Однако теперь объясните мне, ибо в моей памяти ничего не сохранилось, кроме нескольких смутных воспоминаний детства. Я до сих пор слышу голос моей матушки, возмущенно укорявшей отца за его любовницу графиню де Вильнев…
