Марина Фиорато - Венецианский контракт
Фейра ввела ещё одно важное новшество – диету. Она просила монахинь выращивать как можно больше овощей, выделив специально для этого небольшое поле, которое они вспахали вместе с карликом. Она вычистила печки, расположенные под спальней монахинь, и они стали печь хлеб днем и ночью, подбрасывая в огонь тутовые ветки и ореховые скорлупки. «В Константинополе, – важно объявила она Аннибалу, – если уронишь кусок хлеба на улице, кто-нибудь обязательно его поднимет. Хлеб священен, он поддерживает жизнь и здоровье». Бадесса, которую пришлось убеждать впустить Фейру в здание таможни и растопить печи, призналась с благодарностью, что впервые за много недель сёстры не мерзли ночью.
Бадесса участвовала ещё в одном новшестве, затеянном Фейрой, которая рассказала Аннибалу, что в больницах Константинополя часто звучит музыка – и днем и ночью. В некоторых из них были даже собственные ансамбли. Со своей обычной живостью она взялась за дело – и уже на следующий день сёстры Мираколи распевали псалмы, тропари и гимны на лужайке, когда не были заняты ритуалами.
Но не только церковная музыка звучала на острове. Фейра выясняла, какие песни любят больные, и просила их родных петь за стенами, на безопасном расстоянии. Она даже сама пела больным, когда проверяла у них пульс, – причудливую, протяжную песню, которая постепенно замедлялась. Она утверждала, что такие песни помогают нормализовать сердцебиение больного.
Аннибал считал все это глупостью, но даже ему пришлось признать, что когда остров зазвенел песней среди всех этих смертей, на сердце стало светлее, поэтому ему не хотелось, чтобы её непривычно красивый голос смолк в Тезоне. Однако, если бы все эти нововведения оказывали пагубное воздействие на здоровье пациентов, он сразу бы пресёк их. Но обманывать самого себя было невозможно, хотя он никогда бы не признался в этом Фейре: с тех пор как она появилась на острове, таблица смертности, которую ему приходилось заполнять собственной рукой каждый вечер возле своего одинокого очага, значительно сократилась.
* * *Там, где смерть, есть и жизнь. Вскоре после приезда Фейры на остров у Валентины, девушки, недавно вышедшей замуж, начались приступы тошноты и обмороки. Человек-птица не интересовался женскими трудностями, но Фейра, которая много раз видела такие симптомы, поняла, что девушка носит ребенка. Черноволосая венецианка была слишком молода, чтобы стать матерью, тонкая, как ласка, с узкими бедрами, и Фейра уже предчувствовала неладное, но до этого было ещё далеко. Никогда не следует оставлять надежду.
Иногда Фейра гадала, как выглядит человек-птица, ведь она ни разу не видела его без маски. Временами она видела маску, лежащую возле отдельных дортуаров, которые она соорудила в Тезоне, и это значило, что он, вероятно, проводит одну из своих многочисленных операций; кропотливая работа, которой клюв может помешать.
В один из таких дней она без разрешения врача вытащила из его маски пыльные, старые и, на её взгляд, совершенно бесполезные травы. Сняв свой медицинский пояс, она достала из футляров и кармашков новые травы и потихоньку вложила их в клюв вместе с пучком лимонной мяты возле самого носа. Это не поможет и не навредит ему, но, как она надеялась, перебьет запах других растений, которые она положила туда. Затем она вернула маску на место – точно туда, где она лежала.
Фейра думала, что он снимает маску у себя в доме, стоявшем как раз напротив её жилища, через квадратную лужайку за Тезоном. Иногда она замечала у него свет по ночам: золотая полоска, обрамленная черным бархатом. Девушка представляла себе, как человек-птица сидит над медицинскими книгами, и завидовала ему; её руки жаждали перевернуть страницы книг. Однажды она подумала, не спит ли он в маске, и эта мысль развеселила её. Она не знала, сколько ему лет. Временами он говорил, как седовласый старец, но иногда ей казалось, что этот человек ещё совсем молод и недавно окончил медицинскую школу. Врач никогда ничего не обсуждал с ней, только давал краткие указания; в ней его интересовали только её медицинские знания. Этим он напоминал ей Палладио.
Она часто думала об архитекторе и Сабато и ждала новостей о них, когда человек-птица возвращался из города в конце каждого месяца. Он соблюдал свой договор с Палладио и посещал архитектора с каждой новой луной, а затем рассказывал Фейре о его самочувствии, но ничего более.
Она задумывалась, вспоминают ли они её. Палладио нуждался в ней как в знатоке Константинополя, а Сабато она напоминала женщину, которую он когда-то любил. А теперь человек-птица держал её у себя ради врачебных знаний, которыми она могла с ним поделиться. Столько разных Фейр, столько граней её существа! Она задумалась, найдется ли когда-нибудь человек, который захочет узнать её всю целиком.
Глава 28
Фейра старалась не терять бдительности.
Она чувствовала себя в безопасности дома, в Константинополе, – и лишилась всего, что когда-то было ей знакомо. Затем ей стало немного спокойнее в доме Палладио, но оттуда пришлось бежать. Этот остров был не самым лучшим местом, которое можно назвать своим домом. Однако здесь у неё было своё жилище, свои обязанности и человек-птица.
Монахини перешли от терпимости к ней к вежливости и дружелюбию. Бадесса смягчилась до того, что рассказала Фейре о своем детстве в Отранто. Название этого итальянского прибрежного городка было хорошо известно Фейре; все турки знали его, ведь именно там османы перебили все население. Ни одна из них не заикнулась об этой резне во время беседы, тем более что она произошла задолго до рождения Бадессы; но Фейра, возвращаясь к Тезону после их краткого разговора, не могла отделаться от ощущения, что Бадесса хотела извиниться за что-то.
Карлик Салве тоже стал её верным другом. Тихий, чувствительный мальчик иногда приходил к ней вечерами и выказывал такую мудрость, которая никак не вязалась с его косноязычием. Потихоньку она начала обучить его выражать свои мысли. Иногда его слова поражали её; она привыкла говорить с ним, как с ребенком, но он не был ребенком. Он ей нравился – даже больше, чем его отец Бокка, который временами смотрел на неё так, что её это пугало. Зная, что сторож – благочестивый человек, она предполагала, что ему не хватает терпимости, чтобы закрыть глаза на её веру, как это сделали монахини.
Иногда Фейра вспоминала про команду “Il Cavaliere” и Таката Тюрана, её прежнего товарища. Вероятно, он уже погиб от чумы, и она оплакивала его смелость. Но теперь все они, даже отец, казались частью совсем другой жизни; бесплотные, как призраки или силуэты театра теней карагез, в который она ходила в Бейоглу. Каждую неделю она все ещё складывала цехины в желтую туфельку, но все реже и реже думала о Константинополе. Время шло, и жители Лаззаретто Ново стали её жизнью.
