Кэтрин Куксон - Девушка с приданым
– У меня есть для тебя подарок, но чур не смеяться. Это мои четки. Я не расставалась с ними с самого детства. На, бери. Я до сих пор не избавилась от своих суеверий, всегда ношу четки с собой, хотя последнее время нечасто молюсь. Если ты возьмешь их, то частичка меня всегда будет с тобой.
Родни взял крошечную коробочку кончиками пальцев.
– Большое спасибо, любимая. Я всегда буду носить твой подарок с собой, – сказал он, а затем, улыбнувшись, добавил: – Теперь нам не хватает лишь благословения отца О’Молли.
Оба рассмеялись, раскачиваясь из стороны в сторону, не в силах справиться с приступом безудержного веселья.
– Кажется, прогресс налицо, – совладав с собой, сказал Родни. – Теперь мы не злимся, а просто смеемся над стариком. Что скажешь, дорогая?
Но Кейт молчала. Вдруг Родни увидел слезы, катящиеся по ее щекам.
– Любимая! Не плачь, – попросил он. – Осталось три минуты. Лучше улыбнись. Я хочу запомнить тебя улыбающейся, хочу видеть, как твои глазки пускают мне чертиков. Скажи, что никогда меня не забудешь. Скажи!
– Я никогда тебя не забуду, Родни! Береги себя!
Он нежно вытер лицо любимой носовым платком.
– Бог видит, что у тебя больше оснований бояться за себя, чем за меня. Я буду находиться за десятки миль от линии фронта.
Кейт порывисто повернулась на звук.
– А вот и поезд! О, нет!… Раньше расписания! Остановка – минута! Дорогой! Не уезжай! Я еще не все тебе сказала! Я люблю тебя! Люблю!
Они стояли, обнявшись, в ожидании, пока поезд остановится. Двери открылись. Родни с трудом оторвался от Кейт. Его лицо как-то вдруг напряглось и посерело в тусклом свете, льющемся из окон вагонов.
– Люби меня, дорогая. Кроме тебя, у меня никого нет и никогда не будет. До встречи, любовь моя.
Он зашел в вагон. За ним закрыли дверь. Поезд тронулся с места.
Она осталась стоять на платформе одна-одинешенька, словно ничего и не было, словно их встреча была всего лишь чудесным сном.
Когда красный свет удаляющегося состава исчез в туннеле, Кейт медленно побрела прочь, запоздало раскаиваясь в том, что забыла поблагодарить любимого за подарки.
Всю дорогу домой она терзалась неясной тревогой и сомнениями, омрачавшими радость от встречи с любимым.
На кухне Кейт застала Тима. Старик сидел у камина, положив больную ногу на свободный стул. В очаге ярко горел уголь. Языки пламени весело плясали, поднимаясь к трубе дымохода. Гнев на минуту унял тупую душевную боль. Это был последний уголь. Чем теперь, спрашивается, ей топить? Впрочем, Кейт была бессильна что-нибудь изменить. Больше она не разговаривала с этим человеком и впредь не собиралась с ним разговаривать.
Проходя мимо двери Сары, Кейт тихо сказала:
– Я приду через минутку, мама. Только переоденусь.
Сев на свою кровать, Кейт развернула предназначавшийся для Энни подарок. В коробочке оказался серебряный браслет с висюльками. Затем она развернула свой подарок. Золотой браслет с часиками. Маленький изящный циферблат крепился на запястье узким плетеным золотым браслетом. Надев часики, Кейт поднесла руку поближе к глазам. Слезы мешали ей видеть. Какая красота! Но сможет ли она их носить? Сегодня сочельник, но через несколько часов ей все равно придется идти за угольным шламом на отвалы…
Слезы из глаз полились обильнее… Родни! Родни! Почему жизнь сложилась так, а не иначе? Кейт упала на кровать и разрыдалась, прижимая стеганое одеяло ко рту, чтобы заглушить рвущиеся из него звуки.
Родни! Родни! Возвращайся скорее!
Избавление
Энни и Роузи стояли сбоку от бельевой корзины и наблюдали за тем, как Кейт кладет в нее простыни, наволочки для подушек, полотенца, скатерти, рубашки, штаны, нижние юбки, передники и три шелковые блузки. Затем она накрыла все это куском материи.
– Поосторожнее, когда будете ее нести, – сказала она.
– Сколько мне за это заплатят? – спросила Энни.
– Три шиллинга.
Роузи перевела взгляд от матери к дочери. Ей хотелось, чтобы Кейт улыбалась и смеялась, как прежде. Почему и Энни не может стать такой, как когда-то? Почему она повторяет поступки матери? Кейт перестала смеяться, потому что ей теперь приходится много стирать, а старый Тим палец о палец не хочет ударить, чтобы хоть что-то заработать. Ее отец говорит, что старик – ленивая свинья, которую мало повесить, выпотрошить и четвертовать. Иногда он говорит, что хотел бы пинком в зад отправить эту свинью в ад, а затем таким же пинком послать ее обратно, так как ад – слишком хорошее место для такого скота, как Тим. Ее отец однажды заявил даже: «Хорошо, что он не дед Энни».
– Поскорее возвращайся, – сказала Кейт дочери. – Мне надо будет еще съездить в Шилдс. Побудешь, пока я вернусь, с бабушкой.
Подняв корзину, Энни и Роузи вышли наружу. Земля замерзла. Ее покрывал тонкий слой снега. Девочки осторожно ступали по дорожке. Корзина покачивалась между ними.
– Куда несем такую кучу? – спросила Роузи подругу.
– Это белье миссис Бекетт из Саймонсайда.
– Чудненько! Это ведь она угощает тебя пирожным, а иногда дает и пенни?
– Да, иногда.
– Идти далеко. Давай считать шаги отсюда и до набережной Саймонсайда, – предложила Роузи. – Так время пройдет веселее.
– Я смогу отнести корзину и сама, если ты не хочешь идти.
– Боже правый! Что с тобой?! – узкие глазки Роузи еще более сузились. – Кто говорит, что я не хочу идти? Что за чушь?! У тебя такое лицо, словно по нему ударило буфером трамвая.
Энни молчала.
– Ну, Энни, не хмурься. Давай споем «Сэм! Сэм! Ты неряха!».
И девочка затянула на удивление сильным контральто:
Сэм! Сэм! Ты неряха!
Вымойся в сковороде,
Расчешись метелкой,
Почешись гребенкой!
– Слушай, – предложила Роузи. – Я пою: «Сэм! Сэм!», а ты – «Ты неряха!» Затем я пропою: «Вымойся в сковороде!», а ты…
– Я не хочу, – сказала Энни.
Она вообще не любила песенку «Сэм! Сэм! Ты неряха!», а сегодня она показалась ей просто отвратительной. Не желая, впрочем, обидеть подругу, Энни пошла на компромисс:
– Но ты пой. Я с удовольствием послушаю. Или спой лучше «Придите, поклонимся» или «O Salutaria».
– Хорошо.
Придите, поклонимся, придите, поклонимся,
Придите, поклонимся Господу…
Голос звонко звучал в морозном воздухе. Прохожие улыбались, глядя на Роузи. Девочка, не переставая петь, улыбалась им в ответ.
Пока подруга пела, Энни думала: «Если бы только письма приходили, как прежде… Тогда и маме стало бы легче».
Но писем не было. Уже несколько недель маме не приходили письма. Они перестали приходить в то же самое время, как почтальон принес последнюю красивую почтовую открытку с розами и мандолинами на шелковой ткани. Эти открытки присылал доктор. Письма тоже были от него. Энни не знала, откуда ей это было ведомо, но она точно знала. От доктора не было ни слуху ни духу уже много-много недель. Люди говорят, что если о человеке давно нет никаких вестей, то он почти наверняка уже мертв…
