Аннетт Мотли - Ее крестовый поход
Иден одобрительно кивнула и ответила легким пожатием.
— Хорошо, когда столь приятные впечатления от брачной ночи удается сохранить в памяти. — Она сильнее стиснула поручни. — Это как талисман на будущее. — Талисман против беззаботных поцелуев и избытка вина… и незваных тяжких дум одинокими вечерами.
Беренгария была неприятно удивлена легким холодком, которым повеяло от слов Иден.
— Что ты подразумеваешь? Уж не предчувствуешь ли ты какое-то зло, ожидающее нас с Ричардом?
— О нет! — Иден быстро повернулась, чтобы развеять ее тревогу. — Я подумала совсем не о вас. Прости меня. Не знаю, почему я так заговорила. Просто какое-то временное помрачение рассудка. Умоляю тебя, не думай об этом.
— Наверное, ты хотела сказать, что память о счастливых часах поможет нам не падать духом, когда наступят более мрачные времена, — мягко заметила королева. — Именно так должно быть. Нельзя сожалеть о минувшем, следует радоваться тому, что счастье не прошло мимо нас.
Что же это было? Она не могла объяснить. Какое-то инстинктивное предчувствие беды, которая подстерегала ее в теплом мраке сирийской ночи. Предвидение несчастья, но для кого? Для нее самой, для королевы или для всей Англии? Она не знала. Теперь это прошло, замершее на мгновение сердце вернулось к своему ритму. Однако тяжелое чувство осталось, и она отвернулась от темного берега с двигавшимися по нему живыми свечами. Сейчас они пели, как часто бывало на марше. Это была столь любимая ими баллада Гайо де Дижона об одиночестве женщины, чей возлюбленный отправляется в Крестовый поход и оставляет свою рубашку, чтобы она могла прижать ее к себе ночью, когда плачет об ушедшем, ждать которого придется очень долго.
Приглушенные расстоянием слова песни проникали в, самое сердце Иден, и ей пришлось напрячь слух, чтобы получше разобрать их.
«De ce sui molt decüeQuant ne fui du convoir»
(«Что печалит меня больше всего, так это то, что я не ухожу вместе с ним».)
Она задумчиво глядела на море, чуть запрокинув голову. Тогда она не ушла вместе с ним, но потом отправилась на его поиски и теперь, слава Богу, была близко к цели своего путешествия.
Утром леди были разбужены знакомыми уже звуками, сопровождавшими подготовку галеры к отплытию. Им предстояло отправиться к Акре, и дойти туда они должны были к полудню. Когда они уже были готовы пуститься в плавание, совсем рядом с их судном прошел флагман королевской флотилии. После обмена восторженными приветствиями дамы узнали, что войску Ричарда вчера пришлось расположиться на ночлег перед воротами Тира, завернувшись в собственные плащи. Преданный Конраду Монферрату гарнизон города получил приказ не впускать никого, даже короля Англии.
Если сын вспыльчивого Генриха Плантагенета до последнего времени еще колебался, кого выбрать в союзники в предстоящей борьбе за Иерусалим — Конрада Монферрата или Ги де Лузиньяна, — то теперь последние сомнения рассеялись.
Мрачный настрой Ричарда повлиял на характер его приветствия жене. Та чуть было не удостоилась присутствовать при проявлении присущей Плантагенетам ярости, известной как анжуйский недуг, если бы одно необычайное событие не отвлекло всех на время от героя Тира.
Флагманский корабль, плывя ближе к берегу, защищал галеру королевы с одной стороны, а с другой охрану осуществляла реквизированная на Кипре быстроходная бирема, где находился Тристан де Жарнак. Три корабля легко опередили тяжело нагруженные транспортные суда, шедшие под конвоем боевых галер и английских галеасов старой постройки, на борту которых находились лошади и военное снаряжение. Сильный порывистый ветер нес корабли вперед, так что гребцы пока не принимались за работу, и вдруг ветер прекратился, когда до цели осталось совсем немного. Была уже видна Акра, стоявшая на высоком холме гордой, неприступной твердыней, поднимающейся над лазурными водами и ярко-желтой линией берега.
Иден смотрела на город и думала об Элеоноре. «Синее и золотое — тебе это очень понравится». Вдруг прямо по курсу они заметили большой корабль, идущий под французским флагом. Судно явно торопилось укрыться в порту, и, несмотря на существующее мирное соглашение между Францией и Англией, не заметно было попыток приветствовать королевские галеры.
На палубе «Sainte Cecile» Тристан де Жарнак прищурился от бившего в глаза солнца. С каждым часом становилось все жарче, и ему пришлось снять плащ и закатать рукава камзола. Неожиданно нахмурившись, он потребовал кольчугу и меч.
— Что случилось, сэр Тристан? — поинтересовался капитан биремы.
— Я не уверен, что это французский корабль, — ответил ему Тристан, — но не может быть сомнений в том, что нам следует поближе взглянуть на него.
Капитан понимающе ухмыльнулся. Он довольно быстро сообразил, отчего шевалье принял команду над его кораблем. Первоначальное возмущение скоро сменилось глубоким почтением. Этот человек оказался таким же хорошим моряком, каким, по слухам, он был солдатом. Ричард отрядил его на корабль, чтобы поддерживать дисциплину как судовой команды, так и находившихся на борту солдат, и де Жарнак хорошо понимал это. Путешествие было долгим и многотрудным, а полученные на Кипре раны понемногу истощали его силы. Спать ему удавалось лишь урывками, и минуты отдыха были весьма непродолжительны, но он неизменно оставался хладнокровен и тверд. Только прошедшей ночью порядок на корабле был нарушен потасовкой между матросом и сержантом лучников. Последний сразил своего противника могучим ударом руки, привыкшей натягивать тугую тетиву, — матрос упал, ударился о фальшборт и раскроил себе голову. Он умер, прежде чем кто-либо успел добежать до него. Несмотря на оправдания сержанта, капитан первый поддержал де Жарнака в исполнении королевского указа, строго карающего за подобные преступления.
— Любой человек, который убьет другого на борту корабля, будет брошен в море, привязанный к трупу.
Виновный встретил наказание недостойно, громко закричав от ужаса, когда его перебрасывали через борт. Вслед за этим шевалье приказал настичь подозрительный корабль, и «Sainte Cecile» быстро понеслась вперед, легко разрезая воду подобно ножу, проходящему сквозь масло. Вскоре, несмотря на отчаянные усилия предполагаемых союзников уйти от погони, расстояние между ними сократилось до полета арбалетной стрелы. Когда «Cecile» приблизилась к своей жертве, стало очевидно, что единственным предметом французского происхождения на тяжелом судне был флаг, который все еще болтался на верхушке мачты.
— Блокадный гонец! Нам повезло! — Де Жарнак отдал приказ выстроившимся арбалетчикам.
