Жанна Лаваль - Месть венецианки
Сегодня султан опять обещал прийти к Клаудии. Она с отвращением представляла себе, как он появится на пороге ее темницы с золочеными решетками и молчаливыми стражами. Ее одели в полупрозрачные одежды, надушили благовониями. Другие наложницы советовали ей не перечить султану, ибо чем дольше она будет испытывать его терпение, тем яростнее будет его гнев.
— Пойми, Клаудиа, — говорила молодая гречанка Елена, — он любит добиваться любви постепенно, а не брать ее силой. Поэтому он так долго милостив с тобой. Но если его страсть угаснет, тебя отправят в работницы или продадут какому-нибудь вельможе. Там жизнь уже не будет такой беззаботной, как здесь, у Баязида. Поэтому ты должна стараться продлить его интерес к себе. Будь ласкова, ублажай его.
— Мне страшно подумать, что я могу остаться здесь навсегда. Тогда и жить незачем. — Клаудиа встряхнула волосами, мешая Елене красиво уложить ее локоны. — А уж как представлю, как этот индюк прикасается ко мне…
— Не говори так больше никогда, — испугалась Елена. — Он самый великий правитель, самый могущественный. Ты должна полюбить его, у тебя нет иного выхода.
— У меня есть выход… — Клаудиа произнесла это таким голосом, что Елена содрогнулась.
— О чем это ты?
— Если он прикоснется ко мне, я наложу на себя руки.
— Гордячка! Я тоже так думала, но когда поняла, что выхода отсюда нет… — Елена тяжело вздохнула. — У меня был жених… Там, на Крите. Я любила его, и мы хотели обвенчаться. Но турки сказали, что он должен служить в армии османов. Когда они пытались схватить его, он уложил с десяток из них. Тогда они убили его, его сестру и родителей, сожгли всю деревню, а нас отправили в рабство. Сначала я тоже проклинала свою судьбу, но когда узнала, как обращаются с христианскими пленниками за стенами дворца, долго благодарила Бога за то, что он спас меня от такой участи.
— Как же ты попала к султану в гарем?
— Мне помогла мать Баязида. Она — гречанка и, когда может, заступается за нас.
— Как же это произошло?
— Нас привезли в Константинополь, и меня купил один иранский купец. В порту его поймали с какой-то контрабандой в трюмах и хотели казнить, но он откупился мною. Я стала рабыней начальника, который следил за оплатой налогов в порту, он купил себе более высокую должность, заплатив за нее мною. За меня давали хорошую цену. Так я и переходила из одних рук в другие. — Елена уже почти завершила свою работу и теперь украшала прическу Клаудии яркими цветами. — Наконец султанша-мать увидела меня в одном богатом доме и, узнав, что я гречанка, взяла к себе, на женскую половину. А там уже и сам султан приметил меня…
— И что же, ты довольна?
— Не знаю, поймешь ли ты меня, но после того, как со мной обходились, словно с вещью, я не могу не радоваться хоть какому-то спокойствию. Жизнь моя все равно кончена.
Клаудиа молчала. Она понимала, что Елена по-своему права, но себя в такой роли не представляла. Ей было страшно подумать, что она сможет когда-нибудь смириться с положением рабыни. Клаудиа Гримальди, знатная венецианка, проведет остаток своей жизни в любовницах, а потом и в прислугах мерзкого турецкого деспота — нет! Лучше свести счеты с жизнью! Единственное, что останавливало ее, это страх перед Богом.
Наконец Елена закончила свою работу и покинула комнату. Клаудиа погрузилась в раздумья. Лишь там, в воспоминаниях, ей было тепло и уютно. Там она встречалась с Себастьяно…
В то лето они отправились в Пьемонт, к знаменитому Джакомо Жакерио, художественные дарования которого были известны по всей Италии. Кардинал Паскино, венчавший их в Венеции, пригласил художника для росписи своего дворца Манта. Это было чудесное время. Целые дни они проводили вместе и были совершенно счастливы. У Джакомо Жакерио появилась прекрасная идея изобразить их на большой фреске.
Целую неделю Себастьяно и Клаудиа позировали художнику. Он рисовал эскизы, с которых должен был потом писать фреску. Это никак не утомляло их, ведь они были рядом. Фреска называлась «Рыцарь и рыцарские добродетели в образе прекрасной дамы». Они стояли с двух сторон молодого деревца, символизировавшего любовь молодого рыцаря; на ветвях висел герб, прославляющий подвиги героя. Кардинал Паскино достал доспехи одного из своих предков и платья его супруги. Джакомо уговорил молодых надеть их, дабы аллегория приобрела совершенно натуральный вид. Теперь Себастьяно был изображен в старомодных декоративных доспехах художественной работы.
Клаудиа, символизировавшая рыцарские добродетели, предстала в парадном одеянии, поверх которого через плечо легла золотая цепочка с маленькими колокольчиками. Ее головной убор украшали полоски ткани с фестонами. Вся композиция получилась чрезвычайно утонченной. Жаль только, что они так и не успели взглянуть на готовую работу, а довольствовались лишь эскизами Жакерио. Себастьяно должен был возвращаться в Венецию, и их путешествие оказалось недолгим. Уезжая, Клаудиа бросила взгляд на пустую стену с мокрой штукатуркой — основой для будущей фрески. Она тихонько помолилась — за то, чтобы художник поскорее закончил свой труд. Даже если им предстоит в будущем разлука, здесь они навсегда останутся вместе…
— Не надейся обидеть меня своим строптивым нравом. Я как раз люблю таких непослушных… — Баязид присел на корточки рядом с Клаудией и попытался заглянуть ей в глаза. — Ты не любишь меня?
Клаудиа молчала. Это похотливое животное вызывало у нее одно чувство — брезгливость.
— Я твой повелитель, ты должна хотя бы уважать меня. Подними глаза, я хочу видеть их.
Она не шевельнулась. Ей казалось, что если она сейчас увидит лицо турка, то не выдержит и исцарапает его.
Султан тяжко вздохнул. Уже в который раз он приходил к ней, но она оставалась непреклонна. Но Баязид был терпелив, и его визиты повторялись вновь и вновь, не прерываясь ни на день.
— Сегодня я не уйду, — вдруг заявил султан. — И дождусь, когда ты взглянешь на меня. Я буду твоим рабом, буду ждать твоей милости. О, гордая итальянка! Вся моя душа горит и просит тебя…
— Хорошо, — неожиданно произнесла Клаудиа и резко развернулась к нему. — Я буду твоей, но и ты исполни мою просьбу…
— Слушаю тебя, звезда моя, свет моих очей… Все, что пожелаешь… Все будет твоим, только скажи…
— Позволь мне помолиться в христианском храме. Мне нужны силы. Никто, кроме нашего Бога, не даст мне их.
Султану не очень понравилось упоминание о Боге неверных, но он сдержался, просьба показалась ему пустяковой и вполне выполнимой.
— Что ж, сегодня вечером тебя проводят в Галату. Там есть христианская церковь, построенная генуэзцами. Ты сможешь помолиться своему Богу. Пусть он благословит тебя.
