Клаудиа Дэйн - Брачное ложе
– Эдмунд, – позвала она, – покажи лорду Хенли дорогу к холлу. Роберт, проследи, чтобы для наших нежданных гостей принесли пирог с курятиной и сыр. Элис, проверь, готовится ли вода для ванны. Я уверена, что по крайней мере один человек сегодня будет принимать ванну, – улыбнулась она Уильяму.
Он улыбнулся в ответ, и она увидела восхищение в его глазах. Это придало ей сил.
Хенли ушел. За ним поспешили Адам и остальные. Плестись вслед за Хенли – вот все, что им осталось в этой жизни. Адам должен был уехать, как она велела ему, в имение, которое давалось ей в приданое, и остаться там. Но он не сделал этого.
Когда они удалились, Ричард расслабился, расправил плечи и сказал:
– Изабель, позаботься, пожалуйста, чтобы воды было достаточно для двух ванн. Никогда в жизни мне не хотелось залезть в воду так, как сейчас. В Дорни найдется бадья, которая вместит меня целиком?
– Найдется, – сказал Уильям. – Она у меня в комнате.
Губы Ричарда растянулись в улыбке уже во второй раз за этот день.
Глава 23
В Дорни нашлось больше одной большой бадьи. Ричард как раз отмокал в такой, а Эдмунд был рядом на случай, если его лорду понадобится помощь, когда в комнату вошла Изабель. Он нарочно послал за ней, зная, что будет обнаженным, полузакрытым водой, когда она придет. Ричард сам не понимал, зачем делает это, но не хотел копаться в своем сердце, чтобы выяснить эту причину.
Он сидел в воде, желая поскорее смыть со своего тела запах лорда Хенли, присутствовавшего в Дорни. И Адама. Их прибытие заставило кровоточить раны, которые только начали затягиваться после его признания прошлой ночью на супружеской постели.
Он знал, что Изабель рассержена на него и не ищет встречи с ним. Она думает, что ее муж влюблен в Бертраду. И все же, когда приехал Хенли, она встала на его сторону. Он не ожидал этого. Но если бы он хоть чуть-чуть знал ее, он бы понял, что Изабель не может поступить иначе. Она всегда была рядом, всегда защищала его, в то время как он только и делал, что игнорировал ее присутствие. И так все долгие годы, проведенные вместе в Молтоне. Даже теперь, когда она имела полное право отвергнуть его, она пришла по первому его зову. И вот она стоит перед ним посреди просторных покоев, и глаза ее гневно сверкают.
Хоть бы он мог не обращать внимания на ее раздражение.
– Эдмунд! – сказала она, избрав несчастного юношу мишенью для своего гнева. – О чем ты думал, когда нападал на нашего гостя, который не сделал тебе ничего дурного? Что бы он ни сказал, чтобы поддеть тебя там, во дворе, я-то знаю, что этот милый юноша может заставить улыбнуться даже самого хмурого человека.
– Миледи, – пробормотал Эдмунд, умоляюще глядя на Изабель, – я не думал…
– Это заметили все, кто был во дворе, – отрезала она. – Впредь постарайся думать.
– Постой, Изабель, – сказал Ричард, сверля ее своими темными глазами. – Перестань. Парень уже ответил за свой проступок. Все улажено. Не говори ему ничего. Это была всего лишь драка двух мальчишек, ничего более.
Ничего более? Поднятые мечи, жаждущие крови, и глаза, полные боевого азарта? Именно это видела она, хотя была в этой самой комнате, а значит, довольно далеко от места сражения. Но она не должна больше ничего говорить, хотя дело касается Эдмунда, которому она доверяла, как собственному брату, только потому, что лорд Дорни и Уорфилда приказал ей молчать? Деспотизм Ричарда просто невыносим. Но сейчас она не скажет больше ни слова, это может подорвать доверие к Ричарду людей, которыми он должен командовать. Она ничего не скажет в присутствии Эдмунда. Кроме того, Изабель была уверена, что Ричард уладил это дело с Эдмундом, и решила не затрагивать эту тему в присутствии юноши. Из ее уст Ричард не услышит ни слова. Была бы ее воля, она вообще никогда не стала бы с ним разговаривать.
Ну зачем он лежит сейчас в своей бадье – такой размякший и вялый?
Во время их супружеской ночи она почти не разглядела его, так как в комнате было темно, а ее глаза распухли от слез. Но теперь она ясно могла видеть его.
Он совсем не похож на монаха.
У него могучие мускулистые руки, под кожей отчетливо вырисовываются синеватые вены. Шея довольно мощная, а темный контур, оставшийся после чисто выбритой бороды, придает ему мужественный вид. От сильной шеи волосы спускаются вниз, к широкой мускулистой груди, покрытой завитками темных волос. Его живот плоский и подтянутый, мышцы на нем напряглись, когда Ричард поменял положение тела, стараясь сесть вертикально. Да, он, конечно, довольно худой, но на монаха не походит. Он воин, нетерпеливый и жестокий, готовый к сражению, храбрый и мужественный. Именно такого Ричарда она помнила. Это именно тот человек, которого она искала.
До того, как узнала о Бертраде.
До того, как поняла, насколько лживым был его поцелуй.
Она смотрела ему в глаза, стараясь отвести взгляд от его мужественной фигуры. Он смотрел на нее в ответ, и его темно-синие глаза казались такими глубокими, что ей захотелось погрузиться в их манящую бездну. Но она отбросила от себя эти мысли. Она больше не будет выставлять себя дурой из-за Ричарда. Она оставит свои девичьи грезы и несбыточные мечты позади, в своем детстве. Теперь она взрослая женщина и должна знать свои обязанности.
– Эдмунд, оставь нас, – произнесла она в тот момент, когда Ричард сказал:
– Выйди из комнаты, парень.
Эдмунд поспешил покинуть комнату, а заодно и царящую в ней напряженную обстановку. Он очень уважал Ричарда, что вызывало жуткое раздражения Изабель. Когда это Ричард успел настолько утвердиться в роли лорда Дорни, что Эдмунд забыл о своей верности ей и так привязался к этому монаху, который теперь стал их общим хозяином?
Но Ричард больше не монах. Разве она этого не заметила? С каждым днем он все менее походил на монаха, обретая воинственный облик. Но почему тогда она чувствует себя такой ничтожной? Такой несчастной?
Из-за Бертрады.
Как легко ей открылся этот ответ.
Когда дверь в комнату закрылась, Изабель снова уставилась на Ричарда. Она чувствовала, что не может перестать смотреть на него, и кляла себя за это безумие.
Он облокотился спиной о край деревянной бадьи. При свете дня черты его лица казались прямыми и острыми. На коже цвета слоновой кости его глаза казались двумя светящимися сапфирами. Такая красота в мужчине была просто… неотразимой. И греховной. Разве не эти руки, лениво лежащие сейчас на краях бадьи, разводили ее бедра с такой нежной силой? Разве не этот рот целовал ее шею, нащупывая пульс своей горячей влажной глубиной? Разве не он в самом деле вошел в нее своей огромной твердой плотью, сорвав тонкую преграду, и сделал своей? Но стала ли она принадлежать ему?
