Людмила Сурская - от любви до ненависти...
— Ну, что скажешь?
— Так ведь голубиная почта прибыла, — доверительно сообщил тот.
— Шведы? — уточнил царь.
— А кто же ещё-то! — сказал он насмешливо.
Пётр оттопырил губу:
— Ну пошли. Посидим, потолкуем, чаю попьём. Чёрт! Что эта их возня на сей раз будет означать для нас?
Они прошли по настеленным из досок тротуарам и вошли в тёплый дом. Горел камин. В доме сели в кресла по обе стороны столика на гнутых ножках. Алексашка уставился на портрет на стене. У царевны с Катерины списали портрет и не один. Повелел Пётр. Страшно скучал. Те женщины, коими пользовался от случая к случаю в разлуке, больше раздражали, нежели снимали жар. Нужда она и есть нужда. Хотел Катеньку свою иметь и перед глазами и на груди, хотя бы в качестве портрета. И ей послал свой с прядью волос. Подарил ей с полной уверенностью, что сей подарок придётся Кэт по душе.
Меншиков, увидев такой же на стене питербурхского домика, с трудом оторвав взгляд, оскалил в улыбке зубы:
— Мин херц, неужели ж так хороша и сладка?!
— Поскалься мне ещё! — погрозил кулаком Пётр. — Прелестнейшее из созданий, само упало в мои руки, как манна небесная. Зацепила она меня. Жить без неё не смогу. По сердцу хочу рядом с собой бабу. Имею право?!
— Имеешь. Но больно всё ладно, да красиво. А вдруг это старый бабий фокус? — пряча отчаяние проныл он. Из выкаченных глаз царя ударили молнии. Поймав недовольный взгляд Петра, пошёл на попятную. — Молчу, молчу… Позволю себе заметить, что как скрутим шведу башку, ты себе сможешь разрешить всё. Это я пленник обстоятельств. Как не крути, а всё равно придётся жениться на деньгах! Мне нужна в жёны родовитая и желательно из самого старинного рода. Лучше чтоб не крокодил. Но я не в обиде, мне власть дороже бабы. Я любовь не понимаю. Господь создал баб с одной целью — быть полезными мужчине, вот я и использую их по своему прямому назначению и ничто не заставит меня отступить от этого правила.
Алексашка замолк, а Пётр отмахнулся:
— Не насмешничай, балабол. Как погляжу, ты неисправим! Ну тебя. Опять пузыри пускаешь, а мне лапти плетёшь.
Алексашка поднял свой скользнувший по портрету взгляд на царя и пойманный цепким оком Петра засуетился:
— Глупости… О тебе пекусь. Думай что хочешь. Вообще-то ты мог бы понять моё отношение к этому предмету… Если б наш брат знал, на какие уловки способен изобретательный ум женщины. Бабы, алчный народ. Красавицы, наметившие жертву способны на такое…
Пётр, перебивая его красноречивый бред, рассмеялся. Это предупреждение Меншикова уместно и оправдано было бы в любом другом случае, но только ни с Кэт, которую он помнил от горшка.
А светлейшего злило всё и в том числе смех царя. Подперев рукой подбородок он обдумывал торпедирующие его голову мысли. По правде и сам он на себя злился тоже. Меншиков корил себя постоянно, как это он сам до того, чтоб разглядеть в сорванце девку, не додумался. Девчонка, да ещё та. Совершенно не предсказуемая особа. В ней хватает что хитрости, что философской глубины, да и здравого смысла будь здоров! Эх, если та барышня не была выбором Петра, он бы ради забавы ославил её на весь белый свет. Так ославил, что она мало на что могла рассчитывать. Увлёкшись приятными сердцу думами, он просмотрел хищный взгляд царя. Пётр же, опять заметив шкодливое метание его глаз, кривил рот:
— Какие уж тут глупости, стоит мне упомянуть её имя, как ты начинаешь хмуриться, метать искры. Или сам меня глупыми вопросами забрасываешь. Выбрось из головы, она мне детей рожает. Меня любит, я люблю… Она прочно вошла в мою жизнь. А у тебя одна дурь. Надеюсь у тебя не настолько дурной нрав, чтоб толкать мне палки в колёса или ещё глупее — тягаться со мной.
Он не мог помыслить, что фаворит ослушается и всё может быть иначе. А пугал от соблазну, для своего собственного успокоения… Чтоб бес того не путал и ругни меж них по сему предмету не было. Алексашка увлекающаяся натура. И, если на что положил глаз — будь то драгоценность, оружие, лошадь или просто кубок — костьми ляжет, а добьётся. Они выразительно уставились друг на друга. У Алексашки задрожали губы и он торопливо закусил их.
— Может и так государь! От тебя ничего не скроешь, ты читаешь мои мысли. Я ж ни-ни просто любопытно…
— Чего тебе любопытно, прохвост?
Пётр раскурил трубку и, заложив нога на ногу покачивая перед носом Алексашки, ждал ответа. Тот покашлял и изложил:
— Интересная же баба под рукой была, а мы просмотрели… С чего-то началось у вас?
Пётр, затянувшись и выпустив дым, сдерживая смех, хрюкнул. Глаза его смеялись. Щёки тоже дулись от смеха.
— Естественно. Только не про твою то честь.
— Я обещаю, что буду предельно осторожен.
— Вот и хорошо. Я тоже надеюсь на это! — он пощипал ус. Его палец смотрел в потолок. — Учти! Так-то, светлейший! О, что там?!
Пётр прислушался, за стеной нарастал гул. Меньшиков тоже насторожился. Звуки и голоса становились отчётливее. Денщик, сообщив о прибытии гостей, поклонился собираясь уходить. Меншиков остановил его вопросом: — «Кто?» Деловой малый с важными нотками ответил, что, скорее всего, офицер, но карета царская. Меншиков откликнулся, чтоб звал. Денщик вопросительно взглянул на своего хозяина. Пётр промолчал, но недовольно поднялся. Вышел. Меншиков бубня потащился следом. На крыльцо входила топая ботфортами пропахшая пылью в мужском костюме Кэт. О ногу била шпага, в руке она держала шляпу. Факелы выхватили заляпанную дорожной грязью кожаную карету, украшенную чеканной росписью русских умельцев.
Её испытывающий взгляд остановился на Петре. Ничего не понять. Рад? Нет? В её глазках насторожённо запрыгали огоньки: «Что он скажет? Обрадуется или нет?»
Пётр ошеломлённо уставился на неё и, машинально посасывая трубку, молчал. Значит, говорить ей. Чопорно поджатые очаровательные губки против ошеломлённого лица царя и злого взгляда Меншикова: «Понятно, хоть какое-то развлечение! Но лучше б она не добралась сюда». Прошествовав мимо светлейшего, она склонилась перед царём в почтительном поклоне и махнула шляпой.
— Извините, ваша светлость, я не вовремя?… Мне уехать?… Мне б не хотелось непрошенной гостьей врываться в ваш дом! — Пётр по-прежнему молча таращил глаза. Она волнуясь продолжила:- Питер, извини меня за назойливость, но я скучала так, что не смогла быть вдалеке от тебя. Я не могла жить только прошлыми воспоминаниями, сновидениями или мечтами, я должна была видеть тебя. Велишь, мешаю, я тотчас уеду. Но я уже счастлива, что увидела тебя, услышала твой голос. Я ехала гонимая надеждой… Но если ты занят и нельзя я не обижусь…,- объявила она тоном, в котором звучала глубокая решимость.
