Людмила Сурская - от любви до ненависти...
Время бежало, роды не были трудными, хоть и были первыми. Родился мальчик. Чёрненький, кудрявенький похожий на Петра, она и назвала его так же в честь отца — Пётр. Царь был доволен. Прикатил полюбоваться и даже пожил около неё на Москве, чем несказанно кого из бояр обрадовал, кого напугал. Но долго не пробыл, дела гнали в дорогу, вся Россия была поднята на вилы. Вскоре, после его отъезда, Кэт поняла, что опять беременна. Отписала. Пётр приехал, смеялся и целовал её в нос. Она родила опять легко. И уже начала сомневаться в правильности своих страхов насчёт злобы бояр, и надежда, что всё обойдётся грела душу, как ей объявили, что дети заболели. Оба. Кэт плакала, молила бога сохранить им жизнь, но чуда не произошло. Вскоре ей сообщили, что мальчики умерли. Рассудили, что добавлять ей ещё что-то необязательно. Всё выглядело очень странно. Но Кэт не спрашивала что с ними и разбирательств никаких не чинила. Хмурилась только. Получается, была права, когда подозревала такой финал. Она догадывалась — её детям мужского пола бояре жить не дадут. Отписала Петру только про факт смерти, а больше ничего. Своими предположениями с ним не делилась. Яблоком раздора становиться не хотела. Слишком много у неё врагов, чтоб прорваться ей и выжить: Лопухины, старый свет и… Меншиков. Питер, не утруждая себя размышлениями, утешал… Хотя возможно только делал вид… Он не прост. А ещё Пётр примчался так скоро, как только смог. Она застыла в своём горе и не шевелилась. Почувствовав его присутствие, подняла голову, но не двинулась с места. Он говорил и говорил. Голова её была опущена. Руки мяли платок. Кэт плакала, а он жалел и любил.
— Не рви сердечко, жизнь моя, Бог дал, Бог взял. Дети умирают каждый день. Не казни себя. Мы бессильны перед его волей. Будут ещё у нас дети. Сколько захочешь. Пусть они покоятся с миром. А ты в мире живи.
Кэт благодарила за слова утешения. Он взял её руки и крепко сжал их. Она устроила свою несчастную голову на его плече. Они родились без него и ушли без него… Он их почти не видел. Любил ли он их? Наверное, любил. Просто мужчины такие толстокожие. Но ей всё равно легче, что он рядом. А может нельзя производить на свет незаконнорожденных? Бог гневается. Наверное, это неправильно. Но она их любила. Очень, очень любила и их отца тоже… Что плохого в том, чтобы подарить жизнь. Бог не может быть жесток. Нет — нет… в её случае дело в другом. Она знает это. Она понимает, почему умерли её дети и простить себе того, что не смогла уберечь их не может.
Кэт не знала, как он метался в своём горе. Опёршись о кулак, пряча каменное лицо от людей, пил чарку за чаркой, — нет не брал хмель. Мысли давили: «За что Бог его грехи перекладает на крох. Как там несчастная Катенька?» Пётр рухнул на сжатые кулаки и взахлёб зарыдал. Перед очи Кэт он явился спокойным утешителем.
Чтоб развеять грусть и не оставлять одну попросил сестру свою царевну Наталью Алексеевну взять её в свой дом в подмосковное село Преображенское. Та не отказала брату. Кэт долго отговаривалась стесняясь безгрешной царевны, но Наталья Алексеевна приехала и забрала её сама. Хотя знала о ней раньше и даже интересу ради посматривала таясь за любовницей Петра издалека, сейчас было всё равно любопытно. Катерина ей не то чтобы нравилась, но не была противной, как кривляка Анна Монс. Та шиковала и болталась у всех на виду выставляя себя царицей. Эта сидит тихо и напоказ себя не выставляет. Открывшимися столькими возможностями не пользуется. Рядом с Петром не маячит. Из гнезда своего не вылезает. Появляется с ним только у близких к нему людей. Опять же, ведёт себя как мышка. Наталья наблюдала за ней в пансионе у Толстой, так тише и незаметнее её не было девиц. Сёстры Меньшикова трещали, как сороки и носились по дворцу, а эта нет. Сидит себе листает новомодные журналы, присланные ей из Европы. К тому же, это их совместное проживание давало шанс царевне узнать — откуда она взялась на его пути? Ведь откуда-то она взялась… Вся Москва аж лопается от трескотни, а правда так и не ведома никому. А та чушь, что носит ветер по дворам, ей не интересна. Братец только улыбается на всю эту брехню и молчит. Даже не злится. Это так на него не похоже. Наталья понимает, что вся та ерунда насчёт шведской полонянки и служанки Меньшикова не может быть правдой. Акцент разговорный безусловно есть, но она говорит и пишет заморской грамотой, не хуже самой царевны. Не совсем уверено владеет политесом, учила Толстая, но зато мастерски управляется шпагой и отлично стреляет. А уж как скачет на коне так сущий драгун. Это, конечно, даёт больше вопросов, чем ответов и отводит совершенно в неизвестное от московской болтовни направление. К тому же, зная брата, она понимает — тот никогда не подберёт себе подругу после кого-то. Переспать может. И даже с Меншиковым на пару с одной. Но подругу, любовницу — ни за что. Тут Пётр эгоист и себялюб. После себя и то никому не отдаст, и Монсихи и Евдокии милых дружков, уничтожил, как котят, а уж взять после кого-то на такую роль — сказки. Но вот что и кого скрывает он под Екатериной? Почему он поселил её в маленьком доме голландского корабела? А эта пичужка не пряча горделивого упрямства демонстрирует себе, что ей нет дела до того, что про неё подумают. Смотрите, мол, сколько угодно и думайте что угодно и даже говорите, что вам заблагорассудится, ей всё равно. «Надо подумать, что это будет означать для всех нас! — прикидывала Наталья, наблюдая за ней. — Безусловно, она сильна духом, но немного диковата, только нельзя допустить говорить об этом вслух».
Реальность была, увы, не так легка и проста. Кэт под равнодушием и железным спокойствием скрывала переживания, но никто, никогда не узнает об этом, даже Пётр.
Царь, приехав по последнему льду до вскрытия воды, жил в Петербурге. Там довелось встретить и весну. Тёплыми ветрами и в это северное место накатывало тепло. Отовсюду текла тонкими ручейками весенняя звонкая и неспокойная вода. Пётр стоял на берегу и смотрел, как не торопясь, медленно река толкает и ломает лёд, неся его вперёд. Под лучами солнца блестит между льдинами вода. Скучая о Катерине он вдруг заметил, что почки на деревьях набухли, земля то там, то тут покрылась зелёным ковром, а вербы выбросили на тонких веточках свои пушистые серёжки. Заметив под ботфортом цветок сорвал его, понюхал. Сердце бешено забилось: «Как она? Соскучился страсть как. Доберусь залюблю». Солнце слившись с водой в одно золотое блюдо вдруг приобрело в сознании значение символа, чуть ли не предзнаменования. Знак объединения их судеб. А птицы словно поймав его волну распелись на все голоса. Замечтавшись, он вздрогнул, когда его окликнул Меншиков. Пётр, резко развернувшись, пошёл к нему.
