Барбара Картленд - Таинственная служанка
— Это так. Но все-таки мы… сумеем их растянуть.
— Вы всегда жили в Челтнеме?
— Нет.
— А где вы жили?
— В небольшой деревушке… в Вустершире.
— Тогда почему вы переехали в город? Наступило недолгое молчание, а потом Жизель сказала:
— Извините меня, ваша милость, но я хотела бы пойти домой и взять мазь, которая понадобится для ваших перевязок. Я не уверена, что у матери ее достаточно. Если нет, то ей придется приготовить новую, а на это понадобится время. Мне не хотелось бы, чтобы лечение прерывалось, если мы начнем его.
Граф пристально посмотрел на нее.
— Другими словами, ты не намерена отвечать на мои вопросы.
— Да… милорд.
— Почему?
— Мне не хотелось бы, чтобы ваша милость сочли меня невежливой, но моя семейная жизнь касается только меня.
— Почему?
— По причинам, которые… я не могу открыть… вашей милости, — с неожиданной твердостью ответила девушка.
Она встретилась взглядом с графом, и, казалось, между ними завязался безмолвный спор о том, чья сила воли победит. И очень скоро граф раздосадованно проговорил:
— Какого дьявола тебе понадобилась вся эта скрытность и таинственность? Я заинтересовался тобой, и, бог свидетель, лежа здесь день за днем, мне совершенно нечем было интересоваться, кроме этой треклятой ноги!
— Мне… очень жаль, что я вынуждена была… разочаровать вашу милость.
— Но тем не менее ты не намерена удовлетворить мое любопытство?
— Не намерена, милорд.
Граф невольно развеселился.
Ему казалось странным, что это хрупкое создание с тоненьким личиком и торчащими косточками считает возможным не подчиниться его воле, хоть она должна сознавать, что он готов оказать ей благодеяние. Однако в этот момент граф не имел желания оказывать на нее нажим и поэтому решил пока уступить.
— Ну хорошо, пусть будет по-твоему. Забирай все, что хочешь, и отправляйся домой. И возвращайся без промедления, иначе я подумаю, что ты решила сбежать с моими деньгами.
— Вы должны понимать, что платить вперед всегда бывает опасно!
И хотя озорной ответ служанки немало удивил графа, он невольно улыбнулся.
Жизель упаковала холодные мясные закуски в белую бумагу и сделала аккуратный сверток, который ей пришлось держать обеими руками.
— Большое вам спасибо, милорд, — тихо. сказала она.
А потом, словно вспомнив о том, что теперь у нее есть новые обязанности, она добавила:
— Вы отдохнете днем? Для скорейшего выздоровления вам лучше всего немного поспать.
— Ты велишь мне это сделать? — Графа, который привык всю жизнь распоряжаться другими людьми, забавляла мысль, что он готов подчиниться воле этой худенькой девчонки.
— Конечно! Вы ведь наняли меня вам в сиделки. Поэтому я должна советовать вашей милости, как надо себя вести, даже если вы откажетесь меня слушаться.
— Ты ждешь, что я буду возражать?
— Мне кажется маловероятным, чтобы кому-то удавалось заставить вас что-то сделать, если вы сами этого не хотите. Так что мне придется воззвать к благоразумию вашей милости.
— Ты очень проницательна, Жизель, — заметил граф. — Но тебе не хуже меня известно, что, как говорится, «хозяйка за порог, а кот — по творог». Так что, если тебя волнует мое благополучие, я советую тебе не отсутствовать слишком долго.
— Я вернусь, как только возьму дома мазь, ваша милость.
Жизель сделала грациозный реверанс и покинула комнату.
Граф проводил ее взглядом, а потом снова взял рюмку с кларетом и задумчиво сделал глоток. Впервые за целый год у него появился новый интерес, не связанный с состоянием его собственного здоровья.
До ранения граф Линдерст был человеком очень подвижным и почти все время проводил либо на поле битвы, либо на охоте. Именно поэтому бездействие, к которому его принудила больная нога, было для него совершенно невыносимым. Он страстно возненавидел свой недуг даже не столько из-за физических мучений, сколько оттого, что чувствовал себя беспомощным. Это была слабость, которую он презирал и против которой сражался так, словно это был неприятель, которого необходимо измотать и победить.
У него не было причин оставаться одному. К тому же граф Линдерст был общительным человеком и нуждался в обществе. В Челтнеме нашлось бы множество людей, которые сознавали его высокое положение в обществе, не говоря уже о том, что тут были и офицеры, которые либо служили под его командованием, либо слышали о нем и восхищались его военным гением. Все эти люди сочли бы за счастье навещать его у него в доме, а потом, когда это станет возможно, принимать его у себя.
Но после ранения у графа испортилось не только здоровье: у него испортился характер. Всю свою жизнь он был в прекрасной форме — и теперь его положение больного стало ему ненавистно. Он ни с того ни с сего решил, что общество ему прискучило — и в особенности такое, в котором он не может наслаждаться благосклонностью прекрасных женщин.
Как и ею знаменитый начальник, герцог-Веллингтон, граф Линдерст любил общество женщин, особенно не слишком взыскательных — таких, в присутствии которых можно было бы позволить себе такую свободу речи и манер, какая не допускалась в светском обществе. Поэтому объектами его интереса становились и оперные певицы с Друри-лейн, и самые привлекательные и популярные красавицы Сент-Джеймса. Никто из них не мог отказать никаким его желаниям: он был не только знатен и невероятно богат, но и обладал неким обаянием, перед которым не могла устоять ни одна женщина.
Дело было не только в том, что граф был высок, прекрасно сложен и хорош собой, а в военном мундире выглядел так, что сердце каждой женщины начинало биться быстрее. В нем было что-то такое — нечто, не поддающееся определению, — что неизменно привлекало прекрасный пол.
Немало женщин увлекались графом до такой степени, что теряли не только голову, но и душевный покой: помимо воли в их сердцах зарождалась любовь.
Возможно, причина этого заключалась в ленивом равнодушии, с которым он обращался с ними, и это отношение было совершенно не похоже на те энергичные приказы, которые он отдавал, когда имел дело со своими подчиненными.
«Вы обращаетесь со мной так, словно я кукла или марионетка — всего лишь игрушка, которая существует только для того, чтобы вас забавлять!»— обиженно сказала ему какая-то чаровница.
Такие слова в той или иной форме повторяв ли почти все женщины, с которыми он встречался до и после нее. И действительно — граф не относился к женщинам серьезно.
С солдатами все обстояло совершенно иначе. Его подчиненные буквально боготворили его, чувствуя, как он печется о них. Граф ожидал от них безусловного повиновения, но у него всегда находилось время, чтобы выслушать их жалобы или обсудить возникшие затруднения.
