Симона Вилар - Обрученная с розой
В остальном можете положиться на меня. Я не знаю, кто вы, могу лишь догадываться, но, клянусь Богоматерью, немногие люди вызывали у меня такое уважение, как вы, мисс. А после стычки у креста; когда вы так блестяще уложили трех вояк, я даже засомневался в истинности своей догадки.
Анна слушала его словно сквозь туман. Выпитое вино кружило ей голову. Внезапно, повернувшись в сторону, где сидел Майсгрейв, она с силой стукнула кулаком по столу. Бродяжка уже сидела на коленях у рыцаря, длинные смоляные волосы танцовщицы смешались с кудрями Филипа, они целовались, не обращая внимания на окружающих.
– Она же шлюха, шлюха! – почти простонала Анна. Шепелявый Джек весело взглянул на нее.
– О, да мастер Алан уже хорош! Иди-ка сюда, паренек. Здесь медвежонок. Глянь-ка, что за занятная зверюга! И лапу подает.
Вокруг царило лихорадочное веселье. По просьбе ратников актеры заиграли какую-то разудалую мелодию. Невесть откуда появились с десяток бойких румяных девиц, и вскоре прямо между столов завертелись пары. Хохот, визг и стук деревянных подошв смешались со звуками свирели и виолы. На огне адски трещала сковорода с готовым вспыхнуть салом. Почти все ратники, за исключением Бена, оставшегося подле Анны, пустились в пляс.
От толпы отделились Гарри и одна из служанок. Анна невольно услышала, как он упрашивал ее:
– Ну, не упрямься, моя ягодка, пойдем же
Девушка слегка упиралась:
– Да нет, нет, ничего не выйдет. Хозяин послал меня в погреб. Я должна нацедить вина.
– И прекрасно, земляничка. Я спущусь с тобой. Вот возьму и помогу бедной девушке.
– Но там же темно…
– Великолепно, вишенка, нечего больше и желать.
Анна пребывала в трансе. Она видела, как Майсгрейв поднялся и, увлекая за собой плясунью, направился куда-то наверх по лестнице. Анна вдруг выругалась по-солдатски, а затем, плеснув вина в огромную кружку, стала пить, пока не осушила ее до дна.
Ей хотелось уйти, забыться, утопить в вине жгучую обиду и боль, камнем давившие ей на сердце. И вино – слава ему! – подействовало: вскоре в ушах зазвенели колокольчики, ей стало бездумно весело и все безразлично.
Потом Анна распевала песни, обняв одной рукой Малого Тома, а другой – Фрэнка Гонда. Она хохотала как сумасшедшая, весело отплясывала с какими-то девицами, даже полезла было драться с Шепелявым Джеком. А поскольку Джек тоже был изрядно навеселе, то и он начал засучивать рукава.
Ей помешал Бен. Отправив Оливера успокоить Джека, он подхватил Анну на руки и, несмотря на ее отчаянное сопротивление, отнес девушку в отведенную им для ночлега комнату. Там она вдруг расплакалась, как дитя, и стала бранить Майсгрейва. Но, едва только голова Анны коснулась подушки, она немедленно провалилась в глубокий сон без сновидений.
14
Кони всхрапывали от долгой скачки и задыхались. Моросил мелкий, как мука, дождь. Отряд Майсгрейва вот уже много часов во весь опор несся на юг. Копыта лошадей выбивали глухую дробь по плитам старой римской дороги.
Прошлая ночь стала для них страшным кошмаром. Проснулись они от тяжелого звука колокола, возвещавшего о пожаре. Потом были страшные часы, где смешались горе и кровь, тошнотворный запах горелого человеческого мяса, какая-то повозка с плачущими детьми… Горящая балка, которая падала прямо на Анну… Спасло девушку лишь то, что в последнюю секунду балка зацепилась за стропила и, перевернувшись, отскочила в сторону, обрушившись на землю в каких-то пяти футах от Анны. Ее обдало снопом искр.
Послышались испуганные крики, и кто-то, с силой рванув за ворот, отбросил ее прочь. Она оглянулась, не в силах еще поверить, что спасена. К ней склонился Майсгрейв.
– Ты в рубашке родился, парень, – улыбаясь, сказал он. – Клянусь гербом моих предков, еще секунду назад я считал тебя мертвецом.
На Анне дымилась одежда. Девушка вся дрожала. Она хотела что-то ответить, но вдруг, глядя на то место, где только что лежала, засмеялась беззвучным смехом. А через минуту она уже рыдала, размазывая слезы и сажу по лицу.
Кто-то протянул Майсгрейву кружку с водой, и он стал поить Алана, что-то ласково приговаривая. Наконец парнишка успокоился и затих, изредка жалобно всхлипывая…
В этом пожаре они потеряли Бена…
Анна плакала. Слишком много горя было вокруг. Она страдала из-за погибших в огне, из-за Бена, который единственный догадался, кто она, и на помощь которого она могла рассчитывать. Она давилась слезами, глядя на горе потерявшего отца Оливера.
Девушка уселась на землю недалеко от застывшего в оцепенении Оливера. Горький ветер ерошил его белые волосы. Где-то протяжно выла собака. Колокол бил иначе – это был уже не набат, а заунывный погребальный звон. Всхлипывая, Анна видела, как подходили один за другим ратники Майсгрейва и, узнав от Фрэнка, что случилось, останавливались, склоняя головы. Малый Том негромко читал заупокойную молитву. Светало. В воздухе плавали темные хлопья сажи. Оливер по-прежнему оставался недвижим. Анна не выдержала и, подобравшись поближе, села рядом. Глаза юноши были закрыты, губы плотно сжаты. Анну поразило выражение невыносимой боли, исказившей худощавое лицо.
– Оливер! Так нельзя. Ты должен плакать. От слез сразу станет легче.
Так могла сказать только женщина. В голосе Анны звучала та теплота, которой испокон веков держится этот полный горя и жестокости мир, – теплота женского участия, которой не мог дать ему ни один из друзей его отца. В сердце Оливера, словно что-то мучительно повернулось, раздирая грудь, и, подавшись вперед, он ткнулся в плечо Алана и зарыдал как дитя.
Анна плакала вместе с ним, шепча бессмысленные слова утешения, поглаживая его волосы. Она видела, как отвернулся, чтобы скрыть навернувшиеся слезы, обычно такой ироничный Патрик Лейден, как вытер глаза невозмутимый Фрэнк.
Через плечо Оливера она увидела Майсгрейва. Тот шел к ним, тяжело ступая, с мечом в руке. Его рубаха была изодрана в клочья и залита кровью.
Девушка напряглась. Заметив Оливера, рыдающего у Алана на плече, рыцарь тревожно спросил, что произошло. Кто-то сказал, и Анна видела, как Филип переменился. Судорога взбугрила его скулы, он прикрыл глаза, брови сошлись у переносицы, и девушка увидела ту же маску безысходной скорби, что и на лице Оливера.
Она не знала, что значил Бей для Филипа. Сколько помнил себя Майсгрейв, старина Бен всегда был рядом: учил его держаться верхом, владеть оружием, забавлял байками о проделках шотландцев. Старина Бен, с его поразительным умением владеть мечом, с хриплым коротким смешком, с трогательной привязанностью к простенькой свирели…
В то утро, сразу после пожара, едва они вернулись на постоялый двор, Майсгрейв велел спешно собираться в дорогу. Это вызвало изумление. Люди едва держались на ногах, кое-кто был обожжен, одежда у всех была грязна и пропитала сажей и гарью. Большой Том заметно прихрамывал, у Гарри багровели щека и скула, а Шепелявый Джек нянчил свои покрытые волдырями ладони.
