Кристин Ханна - Если веришь
– Еще я люблю пончики с яблоками, – признался Джейк.
Расе покачал головой:
– Тебе на роду написано жить на ферме с яблоневым садом.
– Думаю, что на нашей ферме, – улыбнулась Мария. Слова Расса вызвали у нее бурю эмоций.
Джейк посмотрел на Марию и перестал улыбаться. Ей даже показалось, что в глазах мальчика блеснули слезы.
– А мне больше негде жить.
Мария положила нож и вытерла руки о передник.
– Здесь для тебя всегда будет дом, Джейк. Надеюсь, ты знаешь. – Она взглянула на Расса и добавила: – Ты нужен нам. Становится холодно, и я подумала о том, что тебе пора перебираться в дом, в гостевую комнату на первом этаже.
– Спасибо. С большим удовольствием. – Все трое замолчали.
Но тут входная дверь снова скрипнула и с шумом закрылась, послышался стук каблуков по деревянному полу.
– Господи, – услышали они голос Бешеного Пса, – неужели опять оладьи с яблоками?
При виде Бешеного Пса, стоявшего в небрежной позе на пороге кухни, сердце Марии наполнилось тихой радостью. Его появление повторялось каждое утро. Она боялась даже подумать о том, чтобы спросить его, чувствует ли он здесь свой дом. Надо довольствоваться тем, что пока они вместе.
– Ты слишком балуешь ребенка.
– Если бы ты сказал, какое у тебя любимое блюдо, я бы и тебя баловала, – отозвалась Мария.
– Как насчет того, чтобы плеснуть мне немного текилы? – с вызовом спросил он.
Расе фыркнул:
– Еще один блинчик с яблоками – и я, пожалуй, присоединюсь к Бешеному Псу.
– А я их люблю, – сияя, провозгласил Джейк. Бешеный Пес направился к Марии. Она слышала каждый его шаг. Ее сердце начало бешено колотиться, дыхание участилось. Их взгляды встретились. В его глазах она увидела тщетно скрываемый огонь страсти и поняла, что в них отражается точно такой же взгляд ее глаз.
Она быстро отвернулась, испугавшись, что Расе все увидит. Ей все труднее стало скрывать свои чувства, которые она питала к Бешеному Псу. Они уже несколько раз спали вместе после той первой ночи. В поисках уединения они рыскали по ферме, как нашкодившие подростки. Но сколько бы раз он ни любил ее, ей хотелось еще и еще.
Желание стало постоянным чувством. Каждый раз, когда он смотрел на нее, у нее замирало сердце, когда прикасался – ей казалось, будто она тает.
Он подошел к ней сзади, и она ощутила тепло его тела.
– Доброе утро, Мария, – прошептал он.
Она зажмурилась, борясь с желанием прислониться к нему и позволить ему обнять себя.
– Доброе утро, мистер Стоун.
– Я тут подумал, мисс Трокмортон... – со смехом вымолвил он.
– Да, мистер Стоун?
Он наклонился еще ниже, так что от его дыхания зашевелились легкие завитки волос у нее на шее.
– Я сегодня вечером свободен, – прошептал он так тихо, что, кроме нее, никто не мог его услышать. – Опять.
Она обернулась. Его глаза горели. Боже, как ей хотелось поцеловать его. Прямо здесь, на кухне, в присутствии отца и Джейка.
Она старалась выглядеть невозмутимой, но у нее дрожали колени.
– Сегодня, – одними губами ответила она.
– У реки становится чертовски холодно, – шепнул он.
– Я постараюсь избавиться от Расса и приду к тебе. – Расе посмотрел на них и спросил недовольно:
– О чем вы там шепчетесь?
– Ни о чем, Расе. Мистер Стоун просто просил... дать ему мой рецепт приготовления кофе.
Бешеный Пес отошел от Марии и подтвердил:
– Да, Расе, я везде стараюсь узнать новый рецепт. У меня такое хобби.
Наступило короткое молчание, а потом все четверо разразились веселым смехом.
Мария подняла плетеную корзину с бельем. Повесив ее на руку, она взяла коробку с шитьем и вышла из дома.
На крыльце она остановилась полюбоваться красками ранних сумерек. Возле оранжереи Бешеный Пес обучал Джейка приемам кулачного боя. В воздухе раздавались смачные звуки ударов, которые они наносили друг другу.
При виде удалой парочки по телу Марии разлилось тепло. Ничего лучшего, чем видеть ее мальчиков, боксирующих друг с другом, она и представить себе не могла.
Ее мальчики. На какое-то мгновение она позволила себе вообразить, что они на самом деле ее мальчики: Джейк – ее сын, а Бешеный Пес – ее муж, а все они – одна семья.
Она попыталась отогнать глупую мысль, но у нее ничего не получилось. Последние дни осени просто волшебны, они рождали несбыточные мечты. Она почти верила в то, что дни счастья никогда не кончатся.
– Садись сюда, Мария.
Только сейчас она заметила сидевшего на качелях Расса.
– Добрый вечер, Расе.
Он подвинулся, давая ей место. Боже, как же давно она не сидела с отцом на качелях. Ее сердце сжалось от боли, от желания сесть рядом с ним.
– Когда-то тебе нравились качели. Я соорудил их для тебя. Помнишь?
Не выпуская из рук корзинки и коробки с шитьем, она села на качели. Они заскрипели точно так же, как когда-то в детстве.
Они немного посидели молча, а потом Расе начал медленно их раскачивать. Вверх – вниз, вверх– вниз... Они как бы возвращали Марию в детство, где не существовало еще ни сердечной боли, ни потерь. Несколько минут все происходило так, как бывало когда-то...
Не хватало только одного. Мамы...
Мама могла сидеть на качелях часами. Она чинила брюки мужа, штопала носки дочери. И смеялась. Она всегда смеялась.
– В чем дело, Мария? – тихо спросил ее отец.
Она вытащила из корзинки пару заплатанных брюк Джейка и так долго и пристально на них смотрела, что у нее заболели глаза. Она не сразу ответила отцу – просто не могла. Ей стало так грустно.
– Мария? – Расе почти прошептал ее имя. Неожиданно, сидя на качелях рядом с отцом, она почувствовала какой-то кратковременный приступ смелости. Повернувшись к нему и зная, что он увидит в ее глазах боль, она спросила:
– Ты все время по ней скучаешь?
– Каждое мгновение каждого дня. – Глаза Марии наполнились слезами.
– Я тоже.
Расе положил дрожащую руку ей на плечо.
– Она любила тебя, Мария. Господи, она так тебя любила.
– Я знаю. Просто... мне бы хотелось, чтобы я почаще ей говорила, что я ее люблю.
– Она не нуждалась в словах. Она знала.
– Но мне нужно было их повторять.
Мария сжала грубую ткань брюк. Печаль так сдавила ей горло, что ей стало трудно дышать. Качели продолжали раскачиваться, поскрипывая.
Мария знала, что если она сейчас повернется к отцу и скажет: «Я люблю тебя», – все изменится. Или если он обнимет ее так, как он делал раньше...
Но она не смогла, а он не сделал. Слишком уж долгие годы их разделяло молчание, слишком привычным стало разделявшее их чувство разобщенности. Она не знала, как вообще к кому-либо подступиться, особенно к отцу. Молчание становилось невыносимым, давящим.
