Вера - Алиса Клима
Самым сложным оставался вопрос сотрудничества с администрацией. Если урка был уличен своими в любом сотрудничестве с администрацией, он немедленно переходил в разряд «сук». Но и среди «сук» были как бы не совсем «суки», а скорее «козлы», которых обычно не сильно трогали. Если тот или иной уголовник брал на себя ответственность работать, например, в бухгалтерии, его могли не трогать. Но если заключенный, тем более урка, был уличен в стукачестве или предательстве, то его «опускали» или могли вовсе убить, даже не требуя доказательств[15].
Интересна была и каста «опущенных». Это были либо доходяги, которые естественным путем скатывались и, как правило, погибали от голода и болезней, либо в прямом смысле «опущенные» урками самым порой жестоким и гнусным образом.
«Опущенные» затем превращались в последних рабов – они мыли сортиры, выполняли самую грязную работу, могли подвергаться непревзойденным по изощренности унижениям со стороны блатарей. И Ларионов сразу заметил, что жесткость правил и справедливость наказаний снижали количество как «опущенных», так и разнузданных блатарей. Это было очевидно сразу: уважение и беспристрастие со стороны администрации влекло за собой очеловечивание заключенных.
Ларионов, конечно, как только немного освоился в роли начальника, задал вопрос одному «блатарю»: «Почему систему каст не ликвидировать?» И получил ответ: «Потому что это не нужно администрации!» А администрации это не было нужно потому, что, во-первых, мало вообще кого волновала жизнь людей вне закона, и, во-вторых, потому, что так проще их контролировать и даже ликвидировать. А в некоторых случаях администрация побаивалась блатарей. Тот же саботаж мог закончиться и поножовщиной.
Далее Ларионов назначил сильных дневальных. Дневальные, по сути, были бригадирами в «домашних» условиях. Они помогали решать конфликты в бараках, следили за порядком и гигиеной, иногда играли даже роль психотерапевтов.
На производстве же Ларионов понял, что эффективность растет при формировании более малых бригад до двенадцати человек на делянке. Средняя бригада на делянках, подотчетных Ларионову, вырабатывала «на бумаге» по двести пятьдесят кубометров леса в месяц. Это почти в два раза стало превышать нормы, выполняемые прежде, в целом по лагпункту. Одной из причин роста производительности помимо состава бригад была система нарядов. Ларионов заметил, что при незначительной ротации бригада лучше срабатывалась и была эффективнее. В бригаде более тяжелой работой занимались мужчины (часто уголовники). Тяжелая работа состояла прежде всего в валке леса, чокеровке[16] и трелевке[17].
Некоторые женщины становились хорошими лесорубами, и в лагпункте «выросло» два бригадира-женщины – Варвара была одной из них. Но чокеровку и трелевку лучше было поручать мужчинам, как и корчевание пней – здесь вообще лучше всего работали крупные, сильные мужчины. А вот на подрубке сучков и даже толкании могли участвовать женщины. Подрубка сучков была тяжелой работой, но все же требовала меньше мышечной мощности для ее осуществления. Иногда мастерство было тут важнее силы.
Успехи были замечены начальством Ларионова, и вскоре ему дали погоны майора[18]. Как говорили урки: «Хозяину лыжи дали»[19].
Но все эти тонкости лесозаготовки прояснились со временем и благодаря тесному взаимодействию Ларионова с лесобазой, лесниками, учетчиками, бригадирами и точковщиками. Он вскоре понял, что система туфты была уже налажена в каждой сфере занятости зоны, особенно сопряженной с тяжелым трудом и нормами. Для отслеживания туфты и предотвращения злоупотреблений шулерством периодически он проводил ротацию в бригадах или на некоторое время определял наряды в новых областях – лесоруба мог определить на корчевание пней. Вскоре, когда бригадиры поняли, что это мешало выдавать план, туфта «урезонилась», чтобы удовлетворять и нормам, и ожиданиям хороших паек, и экономии сил.
Понял он, и почему «туфта» была неизбежна.
– Смотри, гражданин начальник, – кратко объяснил ему как-то суть вопроса складской дока, сплевывая махорку и щурясь с гордостью за ликбез самого майора НКВД. – Заказ откуда приходит? С самого верху. – Он ткнул пальцем в небо. – Им же надо рост показать. А откуда его взять, коль норма валки хоть режься, хоть топись, на рыло – одна? Вот ты можешь пять плошек супа зараз съесть? – Он ухмыльнулся. – То-то и оно. Кишка тонка. Хотя я бы не отказался от халявы! Вот и доходяги твои не могут больше нормы повалить, чтоб копыта не откинуть, и бабы твои сучков мерзлыми пальцами больше не насучат. Стало быть, всем нужна «туфта». И там, – он снова ткнул пальцем в небо, – больше, чем нам всем вместе взятым! Посему ей быть до тех пор, пока начальникам надо будет ее показывать еще бо́льшим начальникам. А контролировать и по шапке давать надо. – Он добродушно улыбнулся. – А то народ у нас такой: меры ни в чем знать не хочет. Сколько позволят, столько и сопрет!
* * *
– С делянки не отходи, – сказала Ирине Клавка, как только они добрались до места, – снайперы снимут.
Ирина вздрогнула. Она вдруг сейчас стала понимать, как страшно было ее и всех здесь положение.
– Александрова! – крикнула бригадирша. – Иди к Савельеву. Инстру́мент возьми.
Она махнула рукой в сторону мужчин, которые уже начали работать – кто пилами, кто топорами.
С трудом передвигаясь, Ирина пошла к ним, волоча тяжелый топор. Она смотрела издалека на Инессу Павловну, как та неуклюже пыталась подрубить сосну. Все это казалось спектаклем. Что могли нарубить эти инженеры, врачи, музыканты, учителя? Зачем был весь этот фарс, глупый и жестокий?
Савельев оказался мужчиной лет тридцати пяти. Это был уголовник – могучий и довольно высокий. Руки его сплошь украшали затейливые наколки. Они работали вдвоем. Ирина старалась Савельеву подражать, но топор то выскальзывал из ее замерзших пальцев, то при замахе заваливал ее назад. В какой-то момент кто-то крикнул: «Щемись!» – и сосна с треском рухнула.
– Ты что! – гаркнул Савельев. – Убьешься же!
Варвара, женщина сильная телом и духом, с уже начавшей меркнуть в ее сорок лет красотой, держала в руках десять мужиков и докладывала начальнику участка о нормах. Варвара знала, как грамотно гнать «туфту», то
