Джулиана Грей - Неприступный герцог
– Ради всего святого, Абигайль! Я только что сделал тебе предложение.
– А я предложила тебе свою невинность.
– Эти две вещи неразрывно связаны.
– В отношении меня! Но ведь ты совсем другое дело, не так ли?
Уоллингфорд всплеснул руками:
– Я думал, истории о моем беспутном прошлом пойдут на пользу. Ведь ты сама сказала: чем больше опыта, тем лучше.
– Так и есть! Мне все равно, со сколькими женщинами ты спал. А вот тебе нужно непременно жениться на девственнице. И если бы не моя девственность, которая так чертовски важна для тебя, ты никогда не подумал бы о браке, давно уже переспал бы со мной и забыл об этом.
Ярость застила глаза Уоллингфорду, от чего раскрасневшееся от возмущения лицо напротив превратилось в размытое пятно.
– Да как же я могу забыть тебя, – процедил он сквозь зубы, – когда ты со своими проклятыми родственницами не собираешься уезжать из замка?
В воздухе разлилась тишина. Только в виноградниках прозвучал напевный голос какого-то итальянца. Ему ответили, а потом раздался смех.
– О! – вымолвила наконец Абигайль, топнула ногой и уже открыла рот, чтобы сказать какую-нибудь колкость в своей привычной манере, однако ничего не получилось. – О! – вновь разочарованно повторила она и решительно направилась в сторону замка.
Потом остановилась, вернулась, пнула ногой корзинку для пикника прямо на глазах у ошеломленного Уоллингфорда и пошла прочь, гордо вздернув маленький подбородок.
– Он осел, Морини! Самый большой осел из тех, что я знала. – Абигайль яростно воткнула в свою маску еще одно перо.
– Синьор герцог – осел? – Экономка ошеломленно посмотрела на молодую английскую леди.
– Я хотела сказать, что он ведет себя как настоящий осел, упрямый, – она мстительно воткнула в маску очередное перо, – глупый, – затем ударила по столу кулаком, – неучтивый осел!
– Он вас обидел?
– Да, он меня обидел! Он сделал мне предложение! – сказала Абигайль таким тоном, словно герцог предложил ей испорченный сыр.
Синьора Морини хлопнула в перепачканные мукой ладони, отчего стоящие рядом служанки сразу же начали чихать.
– Какая чудесная новость! Чудесная! Наконец-то проклятие будет снято!
Абигайль отложила готовую маску в сторону и взялась за другую. Она сидела за кухонным столом и пыталась совершить невозможное – украсить оставшиеся маски до того, как начнется праздник, – в то время как синьора Морини и ее помощницы готовили угощение.
– Проклятие не будет снято, – сказала Абигайль, рассматривая очередную маску. Она решила, что теперь их стоит украшать блестками, потому что от перьев она уже порядком устала. – Я каждый день говорила, что дружба между мной и герцогом не имеет никакого отношения к вашему проклятию. Это совершенно разные вещи. Мы должны сосредоточить внимание на других обитателях замка, которые, к счастью для вас, так безумно влюбились друг в друга, что с их помощью можно превратить в хороших людей целую тысячу неисправимых английских джентльменов. И я уверена, что сегодняшний праздник лишь поспособствует этому.
– Но вы и герцог, синьорина! Это так романтично! Он так вас любит. – Экономка перестала замешивать тесто и мечтательно закатила глаза.
– Уверяю вас, Морини, как уверяла и раньше: герцог Уоллингфорд не способен на всепоглощающую искреннюю любовь. Мне он ужасно нравится, и я всем сердцем желаю, чтобы он отказался от своего смехотворного обета целомудрия хотя бы на одну ночь…
С губ одной из молодых служанок сорвался вздох, и Абигайль бросила на нее настороженный взгляд. Очевидно, девушка стала понимать английский язык достаточно хорошо.
– А еще я верю, что в его душе очень много добра. Ну, или по крайней мере благих намерений. Только я…
Голос Абигайль сорвался. Блестки слились перед ее глазами в одно переливающееся пятно. И вновь в памяти возникла та волшебная ночь в персиковом саду, когда она наконец увидела настоящего Уоллингфорда и заглянула в его драгоценную душу. Они были так идеально близки в те несколько часов на берегу озера, закутанные в одеяло и освещенные луной. А потом, когда они ежедневно проводили вместе по несколько часов, читали и смеялись, она так и не смогла больше пережить этого ощущения физического единения, этого слияния в одно прекрасное целое. О Господи! Как же она хотела этого! Каждую ночь она лежала в постели без сна, сгорая от желания. Сила его была такова, что всякий раз слезы начинали струиться из глаз. Она жаждала не столько плотского единения, которое представлялось ей довольно смутным, сколько душевной близости и родства. Уоллингфорду никогда не стать ее преданным и верным любовником. Он просто не создан для этого, как и любой племенной жеребец. Но она могла, по крайней мере хотя бы один раз, насладиться безупречным актом единения с ним.
Если только Уоллингфорд ей это позволит.
– Он так вас любит, – вновь повторила Морини, разминая тесто.
Абигайль поднялась со стула.
– Масок слишком много для меня одной, – заявила она. – Наверное, нужно позвать кого-нибудь на помощь.
– Синьорина! – крикнула ей вдогонку синьора Морини. – Вы не забыли о планах на сегодняшний вечер?
– Не беспокойтесь, Морини, – ответила Абигайль, взявшись рукой за дверь. – Я останусь вашей преданной соратницей. Но только в отношении других.
– Конечно, синьорина. – Экономка вновь сосредоточила внимание на тесте. – Как скажете.
Глава 13
Какой же он глупец!
– Я осел, Люцифер, – произнес Уоллингфорд.
Мерин оказался настолько благороден, что не стал фыркать в ответ. Вместо этого в его больших глазах вспыхнуло настоящее мужское понимание, словно он хотел сказать: «Не переживай, старина, мы все ослы, когда дело касается женщин». А может, Уоллингфорд просто вообразил себе все это, ведь Люцифер был кастрирован еще в возрасте тринадцати месяцев.
На мгновение герцог даже позавидовал ему.
– Она отреагировала совершенно неадекватно. Я позвал ее замуж. Предложил стать герцогиней Уоллингфорд! Британской герцогиней, что более значимо, нежели все эти пустые европейские титулы и наследующие их безбожники, не имеющие никакого понятия о праве первородства, все эти принцессы и герцоги, наводняющие улицы, подобно обычным торговцам.
По дороге неторопливо шел крестьянин, ведущий на привязи козла. Каблуки его тихонько стучали по утоптанной пыли. Уоллингфорд распрямил плечи, как и подобало могущественному английскому герцогу, и величественно кивнул.
