Стефани Лоуренс - Все о страсти

Потом дверь снова открылась и закрылась: это ушла горничная. Джайлз ждал, давая ей время собраться с мыслями…

Он не хотел копаться в своих. Изо всех сил старался отрешиться от них, но когда тиканье часов стало отдаваться в голове издевательским эхом, оттолкнулся от двери, нажал ручку и вошел.

Она стояла перед высокими окнами и полуобернулась, заслышав шум. В комнате не горело ни ламп, ни свечей, но все же света было достаточно, чтобы видеть, как одеяние из атласа цвета слоновой кости, задрапированное наподобие греческого хитона, падает тяжелыми складками, скрывая ее тело. Достаточно света, чтобы видеть призыв в ее глазах.

Он жадно смотрел на нее. Гадая, сколько еще у нее таких одеяний, сколько еще граней Афродиты явит она его взору.

Он остановился рядом с этой богиней, окутанной атласом и темнотой. И не было нужды ни в словах, ни в спорах: желание, горевшее между ними, было сильным и истинным, не требующим ни оправданий, ни рассуждений.

Так просто… и он даже не мог объяснить, как благодарен. Не хотел думать, почему это именно так.

Он потянулся к ней. Ладони скользнули по атласу, сомкнулись на талии. Он привлек ее к себе и опустил голову. Губы соприкоснулись, застыли, словно сплавились, но оба держали желание в узде, собираясь медленно смаковать каждый шаг на пути к наслаждению.

Он чуть отстранился и почувствовал, как развязался и упал пояс на халате. Она распахнула халат, стянула с плеч. Он встряхнулся, и халат последовал за поясом. Франческа жадно стала гладить его по груди, задевая соски.

Он должен был бы улыбнуться, но не смог.

— Ты всегда так откровенна? — проворчал он.

Она подняла глаза; озера темного изумруда, затуманенные желанием.

— Обычно, — выдохнула она, прижимаясь теснее. — И тебе это нравится.

Не вопрос. Утверждение. Он потянулся к заколкам, скреплявшим атласное одеяние на плечах.

— Да.

Заколки щелкнули. Она замерла, глядя, как струится по телу атлас. Оставшись обнаженной, она запрокинула голову и взглянула на него из-под пушистых ресниц.

Он ощутил ее взгляд, но не смотрел ей в глаза. Его внимание приковали изящные изгибы гибкой фигурки, облитой лунным светом. Черные как ночь волосы на голове и холмике внизу живота резко контрастировали с белоснежной кожей. И текстура тоже разная. Он поднял длинную прядь и пропустил сквозь пальцы. Легкий шелк. Кожа ее, скорее, напоминала мягкий атлас.

Он снова обнял ее за талию, нашел глаза, потом губы. Вспомнил сочную влажную мягкость этих полных губ под его губами. О ее теле под его телом.

Она открылась ему, предлагая и то и другое с уверенностью, которая сразила его. Поработила. Ее руки чувственно скользнули по его торсу. Она обвила его шею и прильнула к нему.

Он терзал ее губы: прелюдия к другой пытке, куда более сладостной. Она отвечала поцелуем на поцелуй, лаской на ласку. Он позволил своим рукам шарить, жадно завладеть ее формами. Немного придя в себя, он подхватил ее на руки и в два шага достиг кровати. Почти бросил ее на перину, поспешно снял шелковые панталоны и лег рядом. Она приветствовала его со страстью, не уступавшей его собственной.

Они словно обезумели и в то же время опасались спешить, были охвачены нетерпением и все же не собирались торопиться. Ее восхищение его телом было неподдельным; он дал ей полную волю: разрешил прижать себя к кровати и оседлать, проводить по телу дрожащими пальцами, а потом наклониться и задеть грудями его торс.

— И всему этому ты научилась, подсматривая за родителями? — не удержался он от вопроса.

Ее глаза нашли его в теплой тьме, — Нет… не совсем. Это я… только что придумала сама.

Он сжал пальцы на гладких полушариях ее попки и стал грубо мять.

— Давай договоримся: можешь изобретать все, что пожелаешь, но не говори мне, что именно ты воспроизводишь по памяти.

Немного подумав, она снова наклонилась, так, что коснулась его грудью.

— А ты? Ты когда-нибудь подглядывал за родителями? — поинтересовалась она.

— Господи, конечно, нет!

Она хихикнула — чувственное воплощение греха — и, высунув язык, обвела его ключицу.

— Вы вели жизнь уединенную и скромную, милорд, — промурлыкала она.

Кровь Джайлза загорелась. Он снова стиснул ее, приподнял и стал медленно насаживать на свою вздыбленную плоть.

— Несмотря на скромную жизнь…

Он осекся, найдя вход в тесную расщелину, и, чуть нажав, вошел в ее влажный грот. Ее стон пронесся по комнате. Ощутив инстинктивное сопротивление ее тела, он остановился выжидая.

— Несмотря на мое консервативное воспитание… Несмотря на репутацию записного развратника… думаю, что мог бы научить тебя кое-чему.

— Я всей душой готова учиться, — искренне пробормотала она.

Он чувствовал, как бьется ее сердце… в груди… в тугих глубинах лона. Схватившись за ее бедра, он проник чуть глубже, еще глубже, дюйм за дюймом, пока не заполнил до отказа. Пока не утвердился в ней. И все это время он следил за ее глазами. Наблюдал, как они темнеют, заволакиваются туманом, пока наконец ее веки не опустились.

С тихим вздохом она словно растаяла в его объятиях. Она нагнулась, их губы встретились, и с этого момента ничто больше не имело значения. Кроме того, что пылало между ними. Кроме страсти, желания и исступленной потребности, владевших ими.

Что же… не такой уж плохой фундамент для брака.

— Убирайся!

Франческа проснулась от сдержанного голоса Джайлза. Откинув с лица простыню, она выглянула как раз вовремя, чтобы увидеть закрывающуюся дверь спальни. Удивленно моргая, она повернулась к растянувшемуся рядом Джайлзу: огромному, горячему, твердому и совершенно голому.

— Что…

— Как зовут твою горничную? — Милли.

— Ты должна объяснить Милли, что нельзя входить в твою спальню по утрам, пока ты не позвонишь.

— Почему?

Повернув к ней голову, он тихо рассмеялся, так, что затряслась кровать, и потянулся к жене.

— Насколько я понял, ты никогда не подглядывала за родителями по утрам.

— Нет, конечно, нет. А почему…

Франческа ахнула и поскорее закрыла рот. Потом облизнула губы и посмотрела на мужа:

— Утром?

— Угу, — кивнул он, притягивая ее к себе.

— Простите, мэм, это больше не повторится, клянусь…

— Все в порядке, Милли. Это я не сообразила… Нужно было сразу тебя предупредить. Больше не стоит говорить на эту тему.

Франческа надеялась, что у нее не слишком красные щеки. Она ничего не сказала горничной, потому что не представляла…

Отведя взгляд от Милли, все еще ломавшей руки, она поправила утреннее платье.

— Кажется, я готова. Пожалуйста, передай миссис Кантл, что я желаю видеть ее в семейной гостиной в десять.