Стэнли Джон Уаймен - Любовь на полях гнева
Через несколько минут маркиза опять появилась передо мной.
При слабом свете камина я заметил отпечаток нетерпения на ее лице.
– Неужели он еще не готов? – шептала она. – Он может копаться до света. Пойдите и поторопите его! Вдруг явится де Жеоль? Идите, поторопите его!
Такая спешка была, конечно, ни к чему: нельзя было и предполагать, чтобы барон приехал в такой час; но, сообразив, что нервы маркизы наконец не выдержали, я, осторожно ступая, двинулся к двери. Откинув задвижку, я постарался как можно тише притворить дверь за собой. Холодный предрассветный ветер с мелким снегом ударил мне в лицо. Дрожь пробежала по мне. На востоке чуть брезжил рассвет, кругом же все тонуло во мраке. Но было гораздо раньше, чем утверждала маркиза!
Стараясь не думать о ней, я, поеживаясь от холода, направился к воротам конюшни – низенькой лачуги, стоявшей рядом с домом среди целого моря грязи. Она была заперта, но в ее окне, выходившем на противоположную от дома сторону, светился тусклый огонек, указывавший на присутствие Жюля. Я отворил кое-как дверь и окликнул его. Он не отвечал, и я побрел на свет мимо грязных, несчастных лошадей. Наконец я добрался и до наших, стоявших в самом конце конюшни. Около них на крюке висел фонарь.
Не видя кучера, я остановился, отыскивая его глазами. Вдруг что-то черное хлестнуло меня прямо в лицо. Я ничего не видел и тщетно старался освободиться от наброшенного на меня плаща.
Кто-то железными тисками схватил меня за руки и прижал их к туловищу. Потрясенный неожиданным нападением, я хотел закричать, но тяжелый плащ душил меня. Наконец, после отчаянной борьбы мне удалось испустить приглушенный крик. Но еще чьи-то руки – не те, что схватили меня, плотно заткнули мне рот. Я чувствовал, как эти руки быстро обшарили меня. Так как я продолжал оказывать сопротивление, человек, державший меня, сделал мне подножку, и мы вместе упали на пол.
Несмотря на то, что я упал на какую-то подстилку, ушибся я порядочно. Плащ угрожал совершенно задушить меня, и несколько минут я лежал без движения. Воспользовавшись моим полуобморочным состоянием, негодяи крепко связали мне руки и ноги. Потом меня перенесли в сторону и бросили на что-то мягкое, очевидно на сено. Затем его стали набрасывать на меня, охапку за охапкой. Я делал отчаянные попытки закричать, но обернутый два или три раза вокруг моей головы плащ заглушал всякий звук.
VI. Жалкое положение
Я не боролся более. От усилий, которые я делал, чтобы вырваться, а потом, чтобы закричать, кровь прилила мне к голове.
Совершенно истощенный физически, я лежал неподвижно, стараясь захватить легкими как можно больше воздуха. Сердце билось так, что казалось, сейчас разорвется. Я легко мог задохнуться и сознавал это, а страх перед такой участью невольно заставлял меня напрягать все силы, делать все возможное, чтобы получить хоть немного воздуха.
Я горел, как в огне, и весь обливался потом. С величайшим трудом мне удалось повернуться набок, и дышать стало свободнее. Но все же положение мое было ужасно. Я был совершенно беспомощен. К тому же, с облегчением одних страданий начались другие: веревки, которыми я был связан, стали впиваться в тело, а рукоятка шпаги немилосердно давила мне в бок. Плечи и спина нестерпимо ныли. Я чувствовал себя обреченным на медленную смерть, тогда, как один крик, один только крик (если б я мог это сделать), избавил бы меня от этого ужаса.
Мысль эта сводила меня с ума. Вдруг мне послышался какой-то слабый шум, будто кто-то тихо шел по конюшне. Потеряв всякое самообладание, я опять стал биться, глухо стеная. Но этот порыв только ухудшил мое положение. Никто не услышал меня, или, быть может, это была слуховая галлюцинация от сильного прилива крови к голове. Я опять впал в отчаяние, граничащее с обмороком, неспособный ни думать, ни составлять какой-нибудь план спасения.
Лежал я так довольно долго, пока явный, но глухой шум не привел меня в чувство. Вдруг я ощутил резкую боль в ноге и вскрикнул. Хотя плащ и набросанное на меня сено приглушали звуки, мне показалось, что я тоже услыхал чей-то крик. Потом опять водворилось безмолвие.
Я уже подумал, что все это – и боль, и крик, почудились мне в забытьи. Но нет: сено надо мной зашевелилось, тяжесть его на мне стала уменьшаться, я услышал голоса, и понял, что спасен. Через минуту блеснул слабый свет, меня схватили, и среди шума и криков куда-то потащили. Плащ был сорван с моей головы: кругом меня стояло с полдюжины людей, уставившихся на меня изумленными глазами.
– Боже мой! Да это тот самый барин, что должен был уехать сегодня утром! – закричала какая-то женщина, всплескивая руками.
То была хозяйка гостиницы.
В горле у меня пересохло, губы распухли, но, собрав силы, я попросил, чтобы меня скорее развязали. Испуская возгласы изумления, хозяйка принялась за дело. Тело мое онемело настолько, что я не мог двигаться, и меня подняли на руки и понесли к дверям конюшни. Здесь меня посадили на стул и дали глоток воды. Вода и свежий воздух восстановили мои силы, и я мог подняться на ноги. Меня, конечно, засыпали вопросами, но голова у меня шла кругом, и еще долго я не мог окончательно прийти в себя.
В окружавшей меня толпе явилось какое-то новое лицо, видимо, очень важное. Растолкав крестьян и конюхов, этот человек подошел ко мне и спросил:
– Что тут такое? Как вы попали в конюшню?
За меня отвечала хозяйка гостиницы. Она сказала, что один из работников, желая взять сена, вилами проколол мне ногу и, таким образом, я был найден.
– Но кто вы такой? – повелительно спросил вновь прибывший.
Он был высок, сухощав и с неприятным выражением лица и подозрительных глаз.
– Я виконт де Со, – отвечал я.
– Э! – односложно отозвался он. – Каким же образом вы попали в конюшню?
– Я сделался жертвой грабежа, – пробормотал я.
– Грабежа? – переспросил он с усмешкой. – В нашей общине нет грабителей, сударь!
– И тем не менее, меня ограбили, – повторил я.
Вместо ответа он вдруг запустил без церемоний руку в мои карманы и вынул оттуда кошелек. Он высоко поднял его, чтобы все могли его видеть.
– Ограбили? – насмешливо сказал он. – Не думаю!
Я с удивлением узнал свой кошелек. Потом, механически опустив свою руку в карман, я вынул оттуда одну вещь за другой. Он был прав – грабежа не было. Табакерка, платок, часы, нож, маленькое зеркало, записная книжка – все это было цело.
– Теперь я припоминаю, – неожиданно вмешалась хозяйка. – В доме осталась еще пара седельных мешков, которые должны принадлежать этому господину.
– Да, это мои мешки, – вскричал я. – А где же дамы, которые были со мной?
– Они уехали часа три тому назад, – отвечала хозяйка, с изумлением глядя на меня. – Я готова была поклясться, что и вы уехали вместе с ними. Но едва рассветало, было еще темно, и я, вероятно, ошиблась.
