Симона Вилар - Обрученная с розой
Где-то в стороне раздался слабый стон. Один из латников неизвестного рыцаря еще дышал. Спрыгнув с коня, Фрэнк склонился над ним.
– Кто твой хозяин, пес?! – встряхнув несчастного, резко выкрикнул он.
Тот охнул, изо рта у него хлынула кровь, и, забившись в судорогах, латник испустил дух.
– Надо было полегче, – заметил Гарри. Сам он сидел согнувшись, и вместо обычной улыбки на лице его было написано с трудом сдерживаемое страдание.
– Что с тобой? – спросил Майсгрейв.
– Сущая безделица. Удар, не прорвав кольчугу, вдавил ее вместе с подкольчужницей в мышцы. Пуп Вельзевула! Жжет, как огнем.
– Ехать сможешь? Гарри наконец улыбнулся.
– О, сэр Филип, я уже не в возрасте мастера Алана, когда всякий пустяк кажется концом света.
– Не возводи напраслину, Гарри! – оборвал его Филип. – Алан держался мужчиной. Его глазу мы обязаны тем, что все так скоро кончилось.
Щеки Анны вспыхнули от удовольствия.
– Это не совсем так, сэр. Ведь главный разбойник ушел.
– Ушел… Думаю, и нам следует поспешить. Пора позаботиться о телах наших товарищей.
Подал голос Шепелявый Джек:
– Сэр, я сам из этих мест. Тут поблизости у дороги монастырь Вифлеемских Младенцев. Лучше будет, если мы без промедления двинемся в путь, а братьев из обители попросим позаботиться о погибших.
С этим согласились все, и отряд выступил. Анна ехала позади Майсгрейва, который теперь скакал рядом с Шепелявым Джеком, и слышала, как рыцарь спросил:
– Если ты из этих мест, сможешь ли вывести нас на Другую дорогу?
– Конечно, сэр. Если только вас не беспокоят встречи с королевскими стражниками, что следят за уплатой дорожных пошлин.
Филип на миг задумался.
– Думаю, пара золотых монет заткнет рты тем, кто недоволен, а мы сможем избежать погони.
– Тогда все в порядке, сэр.
Вскоре они действительно выехали к монастырю Вифлеемских Младенцев, сложенному из бутового камня и словно вросшему в топкие холмы. Здесь всадники ненадолго задержались, чтобы сообщить монахам о стычке у каменного креста и заказать заупокойную службу по погибшим товарищам.
Подробно расспросив дорогу, они вновь тронулись в путь. Но, едва монастырь скрылся за возвышенностью, Майсгрейв уступил место во главе отряда Шепелявому Джеку. Тот, не раздумывая, повернул коня прямо в лес и повел за собой отряд.
Они довольно долго петляли среди могучих, покрытых мхом дубов, которыми так славится северная Англия, а затем оказались на вересковой пустоши. Порывы колючего ветра трепали гривы коней и флажки на копьях ратников. Порой среди вереска попадались грубо отесанные огромные валуны, лежащие здесь еще с кельтских времен.
Анна ехала в глубокой задумчивости. Возбуждение, испытанное ею во время схватки у креста, прошло. И кроме того, она была нестерпимо голодна. Воины снова перекусывали на ходу, а у нее судорогой сводило желудок, перед глазами плыли темные круги. Вот уже вторые сутки, как она ничего не ела. Похлебка из человечины, разумеется, не в счет. Постоянное напряжение давало себя знать – Анна шаталась в седле. Неожиданно рядом оказался Майсгрейв. – Возьми, малыш, – сказал он, протягивая ей кусок пресной пшеничной лепешки с сыром. – А не то, если так пойдет и дальше, мы привезем Хьюго Деббичу не сына, а мощи. Держись, парень! Даю слово, мы устроим привал в первой же харчевне, какая попадется на пути.
Анна благодарно улыбнулась и с наслаждением принялась за еду. Филип хлопнул ее по плечу, а затем оглянулся на Гарри Гонда. Тот держался молодцом и даже по привычке продолжал шутить, но покрывавшая его щеки бледность и мелькавшее иной раз на лице выражение муки говорили о том, что ему приходится отнюдь не сладко.
Вскоре они выехали на шеффилдскую дорогу, и Шепелявый Джек сказал, что если они будут продвигаться с прежней скоростью, то еще засветло прибудут в Ноттингем.
Однако вскоре их планы изменились – случайная встреча с неприветливым кичливым шерифом Ноттингемским и его свитой, чуть не окончившаяся стычкой, заставила отряд обойти стороной Ноттингем и углубиться в лес.
Ветки дубов, буков и остролиста шелестели прямо над их головами. Густые заросли кустарника, едва покрытые дымкой первой зелени, густой стеной стояли вдоль дороги. Это были те самые дремучие болотистые дебри, где в старину хозяйничал славный Робин Гуд с ватагой своих вольных стрелков, и редкий путник решался с наступлением темноты войти в лес.
В ту пору шериф Ноттингема пуще дьявола боялся этих лесов.
Но времена переменились, Робин Гуд сгинул, и сегодня Лайонел Уэстфол – шериф Ноттингема – чувствовал себя полноправным хозяином в Ноттингемшире.
Ветер шевелил верхушки деревьев. Дорога круто свернула, и перед путниками неожиданно предстало лесное аббатство – небольшая старинная крепость, стены которой покрывали пятна сырости. В окнах аббатства мерцали факелы и свечи; над лесом разносился мелодичный колокольный звон, призывая верующих к вечерней мессе.
13.
Она проснулась, едва начало светать, но вставать еще не хотелось. В тесной келье было сыро и холодно, и Анна, свернувшись калачиком под тонким одеялом, наслаждалась блаженным теплом, которое удалось сберечь за ночь.
Было удивительно тихо. Вглядываясь в небольшое полукруглое окно, за которым виднелось зеленеющее небо, она вспоминала, как вчера они набрели на эту лесную крепостцу и попросили гостеприимства. Аббат Евстафий, крохотный высохший старичок, был ласков с приезжими, однако, дознавшись, что Майсгрейв, повздорил с шерифом, переменился в лице. Он был явно испуган и тотчас согласился с Майсгрейвом, когда тот сказал, что они покинут его обитель еще до зари.
– Вы правы, сын мой, да-да, – надтреснутым птичьим голоском гнусавил его преподобие. – Будет лучше, если вы покинете аббатство до того, как шериф узнает, что вы нашли здесь приют. Вы, видимо, отчаянный человек, сэр рыцарь, если не убоялись Лайонела Уэстфола.
На вопрос Майсгрейва, чем же нагнал такого страху этот сытый, самоуверенный шериф, аббат поведал, что хотя сэр Лайонел и верный слуга короля, но здесь он добился для себя особых привилегий, и теперь любого неугодного хватают по первому его знаку. Немало людей он разорил и обесчестил, но на все у него находятся оправдания перед королем.
Анна вспомнила, что аббат Евстафий не мог отвести горящих глаз от висевшего на груди сэра Филипа золотого ковчежца. При слабом свете одинокой свечи по замысловатому плетению его цепи перебегали блики, а от самого ковчежца, который был не больше обычной ладанки, исходило алмазное сияние. Странно было видеть такое великолепие на помятом доспехами кожаном жилете рыцаря. Но, возможно, аббата более привлекало бесценное содержимое ковчежца – крохотная частица Креста Господня.
