Жюльетта Бенцони - Изгнанник
Эти две горькие слезы человека, который всегда умел держать себя в руках и придирчиво относился к своему внешнему виду, свидетельствовали о том, что он теряет контроль над собой. Именно это и потрясло мудрую и проницательную старушку. Она отложила в сторону свое вязанье, приблизилась к гостю и бережно взяла его за руки:
– Становится прохладно. Выпейте… А потом расскажите мне все.
Потантен со вздохом выпил одним глотком напиток с добавленной яблочной водкой, чтобы восстановить свои силы и придать себе мужества. Он в самом деле почувствовал себя лучше, и не только под действием напитка, но и под дружеским и внимательным взглядом собеседницы.
– В сущности, – вздохнула мадемуазель Леусуа, когда он допил последние капли, – вы, наверное, ничего особенного мне и не скажете: как всегда – ничего?
– Ничего! Она больше его не видела, она не получила от него ни единого послания… Это приводит в ужас! Мой Гийом исчез в ту страшную ночь так, будто он провалился сквозь землю. Вот уже несколько недель я обыскиваю каждый уголок в этой стране отсюда и до Порт-Бай, но не обнаружил ни единого следа. Никто не видел его даже мельком. Тем не менее раньше, куда бы он ни поехал, всегда находился кто-нибудь, кто замечая его рыжую шевелюру и его чистокровного жеребца черной масти…
– Да, да, это так. Я с вами согласна, тут есть какая-то тайна… Если я правильно полагаю, вы уже в третий раз ездили в Овеньер…
– Да, и каждый раз с тем же результатом: леди Тримэйн знает не больше нашего..
– Ну а как она на это реагирует?
– Лучше, чем можно было ожидать. Она и не думает терять надежду. Представьте себе, она хранит к нему такую любовь и такую верность! Мне кажется, она бы не поверила, даже если бы ей показали его мертвым…
– Не говорите так! Это такие слова, которые я и слышать не хочу… Но как вам кажется, не лучше ей было бы сейчас вернуться в Англию? Теперь такие времена, что многие настроены против иностранцев…
– Это как раз то, что я пытался ей внушить, но она и слышать об этом не хочет. Она не уедет, пока не будет точно знать, что случилось с Гийомом. Если хотите знать мое мнение, то это что-то вроде безумия. Она как будто насмехается над тем, что может с нею произойти…
– Как вы думаете, удастся ли ей избежать опасности? Это место вроде такое отдаленное и уединенное…
– В общем, да, но Жиль Перье мне рассказывал об одном человеке, которого он встречал иногда недалеко от дома Речь идет о веком Жермене Кэнтале. Может быть, он контрабандист, может, нет, но репутация у него сомнительная Когда приезжала Китти, молоденькая камеристка, он ее сопровождал, а теперь он все пытается ухаживать за ней. Тем не менее Перье озабочен тем, что скорее всего не юная англичанка интересует его, а именно сама леди Мари, он никогда не упускает возможности приблизиться к ней…
– Хм! Мне это совсем не нравится!.. Хорошо хоть, что этот Перье солидный человек, к тому же он отличный охотник, и у него есть собаки. Должна быть, он сумеет дать отпор, если понадобится. А весной я съезжу туда сама и попробую убедить бедную женщину. Впрочем, я мало на это надеюсь, – добавила старая дева, вновь берясь за вязание, – но по крайней мере я выполню свой долг…
Вновь наступила тишина, тяжелая, давящая, несмотря на мирное потрескивание дров в камине и слышимые уже издалека раскаты грома. Чуткое уха могло бы услышать полные тревоги удары двух старых сердец, объединенных общим несчастьем. Мадемуазель Леусуа пробормотала себе под нос:
– Как странно! Можно сказать, что с тех пор, как его нет среди нас, во всей округе жизнь словно замерла… Ну а как там?
– Вы хотите сказать, в Тринадцати Ветрах? Я бы у вас хотел спросить об этом. Вот уже больше недели, как я уехал оттуда…
– Совершенно очевидно, что вы не страдаете ревматизмом. А у меня вот вся поясница обложена листьями зеленой капусты, раздавленными в овечьем жире. В плохую погоду я не могу без этого обойтись! Даже Сэнфуэ, мой ослик, ни за что бы в такую погоду не поплелся в такую даль. Да и с какой стати? Я полагаю, там мало что изменилось…
– Хотя бы ради малышки, – еле слышно упрекнул Потантен, – она так несчастна.
Новая слеза выкатилась из-под ресниц старого мажордома при воспоминании о детском личике четырехлетней девчушки, которая никогда больше не смеялась, даже разучилась улыбаться, и если в спрашивала о чем-либо, так только о том, когда вернется ее отец.
Со времени отъезда Гийома малышка Элизабет, став удивительно спокойной, целыми днями слонялась по дому из угла в угол. Особенно в первые дни, пока не придумали официальную версию: Тремэн был вызвав ночью в Гранвиль по срочному делу. Так было не один раз, и не было никаких оснований беспокоиться и думать, что он вскоре не появится. Но обычно Агнес сама объявляла об отъезде своего супруга, а в тот день это сделал Потантен: у мадам Тремэн случился внезапный приступ лихорадки мистического происхождения, и тем более было странно, что никто не побеспокоился послать за доктором Аннеброном. Агнес все время находилась в своей комнате, куда только Лизетте было позволено входить.
Малышка выслушала мажордома с серьезным видом, который обычно свойствен детям, когда они чувствуют, что их хотят провести, а внутренний голос в это время подсказывает им, что речь идет об обмане. Как только Потантен объявил, что вскоре Гийом будет дома, она покачала своей головкой, обрамленной кудряшками цвета меди, как всегда немного взлохмаченной, и прошептала:
– А обманывать нехорошо, Потэн, – полностью выговаривать его имя она еще не научилась. – Мой папа не вернется, потому что моя мама его прогнала…
И она тут же убежала в сад, оставив ошеломленного мажордома в полном недоумении. Белина поспешила за ней вслед, но не могла нигде найти. После долгих часов бесплодных поисков, уже в сумерках, ее удалось наконец отыскать. Она заснула на кладбище в Ла Пернель прямо у могилы своей бабушки Матильды, куда Гийом довольно часто приходил с ней раньше. Ее бледное личико сохраняло следы пролитых слез. Должно быть, она плакала очень долго, потому что не проснулась даже тогда, когда Потантен взял ее на руки и отнес домой. Всем домашним он запретил говорить об этом происшествии мадам Агнес. Ведь это была уже не первая выходка малышки, и он опасался, как бы ее не наказали. Тем более что это все равно ничему не поможет…
С этого момента в большом доме больше не раздавались ни вопли, ни смех, ни веселое топотание малышки. Отныне она вела себя строго, как будто в Тринадцати Ветрах кто-то умер. Теперь она ходила понуро и молча, все время таская с собой куклу, к которой в прежние времена не проявляла никакого интереса, предпочитая ей щенков с конюшни или с фермы – Агнес не хотела держать их в доме, – а особенно лошадей, не считая уток, кур и даже гусей, которых совершенно не боялась. А теперь, с куклой под мышкой, она семенила впереди Белины, иногда устраиваясь в большой гостиной, как будто она взрослая дама, приехавшая с визитом. Чаще всего она требовала от Белины, чтобы та открыла ей дверь в библиотеку отца. Гувернантка никогда не отказывала ей, боясь вызвать капризы, истерику и даже приступ бешенства. В библиотеке она устраивалась поближе к огню, – Потантен топил там камин каждый день, чтобы хозяин, если вернется, застал свою комнату теплой, – садилась на подушечку рядом с любимым креслом Гийома и оставалась в таком положении целыми часами, глядя на языки пламени, отбрасывающие отблески на стены, на осыпающийся пепел от сгорающих в огне больших буковых или сосновых поленьев. И когда после этого гувернантка прерывала ее уединение, приглашая покушать, или наступало время ложиться спать, девочка демонстрировала изумительное послушание…
