Жюльетта Бенцони - Кинжал и яд
Филипп ясно дал ей понять, что уедет, если она его не послушается! Эта угроза привела Марию в отчаяние. Она обратилась к Риму, и в Англию был послан кардинал Поул, находившийся в Брюсселе.
Серым и промозглым декабрьским днем королева и принц Филипп с великими почестями приняли кардинала. Впервые после многих лет Мария вновь увидела человека, которого когда-то так любила. Конечно, годы оставили свой отпечаток и на нем, однако Реджинальд, в отличие от королевы, стал еще более красивым, чем в молодости. Очень высокий, с белокурыми волосами, посеребренными сединой, он выглядел в своей кардинальской сутане величественным, как король. Плантагенет с головы до пят, он словно бы напоминал пришедшей в упадок Англии о древних монархах. Рядом с ним Мария и даже Филипп выглядели бледно. И покоренный народ преклонял перед ним колени, когда он шествовал по улицам Кентербери. Когда же за кардиналом закрылись двери Вестминстерского дворца, многие вспомнили о прежних матримониальных планах Марии и, ничуть не смущаясь, во всеуслышание говорили, что лучше бы их королева вышла замуж за истинного англичанина Реджинальда Поула, чем за этого проклятого испанца!
Сама же Мария ощутила невольную грусть, едва лишь кардинал появился на пороге. Как забыть счастливые былые дни? В глубине души она сознавала, что, не будь так сильна ее любовь к мужу, ей было бы тяжело встретиться с Реджинальдом — настолько жестокими и сильными оказались бы тогда запоздалые сожаления. Однако она любила, верила — или почти верила, — что любима, и не сомневалась, что беременна от Филиппа. Именно об этом она сразу же поведала гостю.
Кардинал в ответ поднял свою прекрасную руку:
— Молю господа, чтобы скорее настал день, когда я смогу сказать вашему величеству: «Да будет благословен плод чрева твоего…»
Итак, юношеская любовь завершилась благословением, пред которым склонились королевские головы. Через несколько дней Мария Тюдор от имени всей Англии принесла публичное покаяние перед Реджинальдом Поулом за грехи своего покойного отца…
Прибытие кардинала подтвердило самые страшные опасения англичан, которые возникли у них с того самого момента, как у берегов страны появились красные паруса испанской флотилии. Возвращение инквизиции стало неизбежным, ибо Поул как истинный Плантагенет был безжалостен и непримирим. Он ничуть не походил на пугливых и мечтательных священнослужителей — его скорее можно было назвать жандармом господним. Он готовился очистить Англию от ереси — если понадобится, выжечь каленым железом!
По мере того как грозовые тучи собирались над королевством, в сердце королевы радость постепенно сменялась тревогой. Ибо девять положенных месяцев истекли, а ребенок так и не появился на свет. Между тем Мария настолько располнела, что стала совсем уродливой и даже не могла показываться на людях. Тело безобразно распухло, лицо заплыло жиром, глаза были почти не видны под складками кожи. Принц с трудом скрывал свое отвращение, и Мария не могла удержаться от горьких жалоб.
— Он меня больше не любит! — говорила она Джейн Дормер. — Он больше не переступает порог моей спальни.
— Это потому, мадам, что он боится повредить ребенку. Он бережет вас и его, — отвечала молодая фрейлина.
Однако переубедить Марию было нелегко.
— Если бы он любил меня по-настоящему, то все равно бы пришел! И почему этот ребенок не желает рождаться?
В самом деле, прошло уже десять месяцев, затем одиннадцать, двенадцать… Безжалостные английские шутники начали сочинять непристойные песенки об этой странной беременности, что больно ранило измученную душу королевы. Долгие часы она проводила возле колыбели, приготовленной загодя и остававшейся пустой. Своим докторам она упорно повторяла, что чувствует движения ребенка, но ей уже никто не верил.
Наконец Мария решилась обратиться за советом к одному ирландскому медику с безупречной репутацией, и тот нашел в себе мужество открыть ей жестокую правду.
— В чреве вашего величества нет ребенка! — заявил он. — А видимость беременности, увы, свидетельствует о наличии серьезного недуга.
Даже если бы обрушились стены дворца, Мария Тюдор не пришла бы в такое отчаяние, в какое привели ее эти несколько слов. Она пропустила мимо ушей намек на то, что болезнь может оказаться смертельной, — в» данный момент ее удручало лишь известие о ложной беременности.
— Нет ребенка? — всхлипывала она. — Нет ребенка?
— Пока нет, — дипломатично ответил врач. — Позднее, если ваше величество позаботится о своем здоровье…
Мария согласилась на лечение, но словно бы нехотя, ибо смутно сознавала, что ее жизни — жизни женщины — пришел конец. Ей поставили диагноз — водянка яичников, — и вскоре лечение принесло свои плоды: она заметно похудела и почти обрела прежний облик. Но какое это имело значение? Филипп, ожидавший ребенка с таким же нетерпением, как и она сама, оповестил ее о своем скором отъезде!
— Отец призывает меня к себе, — заявил он. — У меня есть обязанности и перед испанской короной! Но не тревожьтесь, я очень скоро вернусь.
Мария сделала вид, что верит ему, однако сердцу ее была нанесена смертельная рана. Теперь она знала, что Филипп никогда не любил ее… Очевидно, недаром говорили, что он даже желал ее смерти, чтобы жениться на Елизавете, в которой все англичане видели единственную принцессу, способную подарить им наследника престола. Филипп в последнее время явно стремился понравиться Елизавете, и Мария страдала от жестокой ревности.
Когда настал день отъезда, Мария не смогла поехать в Дувр: болезнь, отступившая лишь на несколько месяцев, снова дала о себе знать. Но она все же проводила мужа до Гринвича и, с трудом сдерживая слезы, шепнула ему на прощание:
— О Филипп, если бы я могла поверить, что разлука для вас так же тяжела, как для меня!
— Клянусь святым Иаковом, вы ко мне несправедливы! — воскликнул принц. — Честь испанца порукой тому, что я с великой скорбью покидаю ваше величество!
И тут же, повернувшись к Ренару, спросил:
— Симон, ужин готов?
Что тут можно было добавить…
Увы, покинутая королева все же не избавилась от своих иллюзий и грезила только об одном — вернуть Филиппа. Чтобы вновь понравиться ему и превратить Англию в любезное для него отечество, бедняжка целиком доверилась Поулу, Гардинеру и всем тем, кто мечтал истребить огнем и железом новую веру. Больной рассудок королевы усмотрел в бегстве Филиппа наказание божье, и Мария Тюдор решила любыми средствами наставить Англию на истинный путь.
Вот тогда-то и начались казни. Двух протестантских епископов сожгли на костре, за ними последовали англиканский епископ Феррер, пастор Роуленд Тейлор, проповедник Саундерс… Поул подстрекал Марию не жалеть дров для еретиков, и костры заполыхали по всей стране. В этом пламени погибло множество людей, преданных Генриху VIII. Ужас охватил Англию, ибо никому не было спасения от королевской инквизиции.
