Барбара Картленд - Святая и грешник

– А теперь ты понимаешь, что я тебя действительно люблю?

Она прижалась лицом к его груди, но ответить была не в силах: тело опять охватил могучий трепет, а сердце пело.

Граф поцеловал ее волосы:

– Вот так же, фиалками, пахли твои волосы, когда я посадил тебя на лошадь впереди себя, после того как те свиньи похитили тебя, и тогда же я понял: вот аромат, который должен царить в моем доме, как он уже царит в моем сердце.

– О Норвин, – прошептала Пандора, вспомнив об одуряющем запахе духов, которыми так изобильно пользовалась Китти, а также другие актрисы.

И, словно угадав как всегда, о чем она только что подумала, он прибавил:

– Да забудь ты о них! Они сыграли свою главную роль в жизни: свели нас с тобой вместе. Поистине, судьба движется только ей одной известными путями!

– Однако если это правда, то я вечно буду им благодарна, глубоко благодарна за нашу встречу. Но Норвин?

– Что тебя тревожит?

– Ведь они такие все красивые, интересные, забавные. С ними всегда весело, и я боюсь, что покажусь тебе скучной.

Сказала она это, не глядя на него, а поэтому и не видела, как он улыбнулся, и улыбка эта была прощальная: он расставался с прошлым, он закрыл книгу былого навсегда.

– Да, свет рампы не подчеркивает ослепительно твою красоту, моя любимая, ты не носишь брюки, не упиваешься до рассвета шампанским. Но, знаешь, у меня такое ощущение, что драма и романтика, окутывающие существование Чарта, более интересны и захватывающи, чем «Опера нищих» или другая какая-нибудь пьеса, – и он обнял ее еще крепче. – А главное, обещаю тебе, что ни одна ведущая актриса никогда не покажется мне прекраснее и соблазнительнее тебя.

И, просияв улыбкой счастья, Пандора взглянула на графа, и он снова прижался поцелуем к ее губам, и теперь он целовал ее так настойчиво, что она ощутила во всем существе своем тот же огонь желания, что горел в его пламенном взгляде.

С усилием оттолкнув его от себя, Пандора встала с кровати.

– Ты же ведь, как все мы считаем, сейчас инвалид, – задыхаясь, проговорила она. – Ты не должен перевозбуждаться.

– Но я уже перевозбудился!

– И этому виной я?

– Да, я желаю тебя безумно! Мне хочется доказать тебе всю силу моей любви!

Он сказал это с такой страстью, что румянец окрасил ее щеки, и граф негромко рассмеялся:

– Моя ненаглядная, сокровище мое, невинная маленькая моя Святая, я не должен был, конечно, шокировать тебя необузданностью своих страстей, – и он опять попытался обнять ее, но она увернулась и отошла за пределы досягаемости, хотя взгляд ее был полон любви.

Сейчас, с щеками, покрытыми густым румянцем, с припухшими от его поцелуев губами, с прядками волос, выбившимися из аккуратной прически, она выглядела невероятно красивой: таких прекрасных женщин, привлекательных и соблазнительных, он еще никогда не встречал и умоляюще протянул к ней руки:

– Иди ко мне! Я хочу тебя!

– Пожалуйста, будь разумен, побереги себя, – и тут, словно какая-то невидимая сила толкнула ее вперед, и она упала – нет, не в его объятия, но на колени перед графом. – Ты действительно хочешь, чтобы я стала твоей женой? Именно этого и я жажду, именно этого пожелала бы мне мама: чтобы я опять стала жить в ее доме! Но это так чудесно и прекрасно, что кажется сном, и мне страшно, что я скоро проснусь.

– Да, все это правда, любимая, но ты должна мне помочь. Я жил беспорядочной, нехорошей жизнью до встречи с тобой, и ты сейчас мне очень, очень нужна. Один Бог знает, до какой степени ты мне необходима!

Пандора прижалась щекой к его руке.

– Наверное, то, что я сказал, мужчина всегда говорит женщине, когда желает обладать ее телом, завоевать ее любовь, но я от тебя хочу много больше.

Пандора сияющими глазами посмотрела на графа.

– Я так долго жил в ненависти, – продолжил граф, – что она пустила в душе моей глубокие корни. Эта ненависть окрашивала все мои поступки, слова и мысли.

Он помолчал, и внезапно голос его стал хриплым и резким:

– Называя себя грешником, я ничего не преувеличиваю, Пандора. Я совершал такие поступки, которых стыжусь и о которых, надеюсь, ты никогда не узнаешь, но ведь, как бы то ни было, я их не могу отменить и сделать вид, что ничего такого не было, и когда-либо совершенно освободить свою совесть или то, что ты называешь душой, от бремени подобных поступков.

– Но ты уже прощен! – тихо отозвалась Пандора.

– Ты сейчас помышляешь о той радости, которая царит на небесах, когда какой-нибудь грешник чистосердечно раскаивается, – слегка улыбнувшись, возразил граф, – но, Пандора, я беспокоюсь не о небесах, а о тебе, – и он крепко сжал ее пальцы: – Ты так добродетельна, так добра и чиста, что это меня пугает.

– Чего же ты боишься?

– Что рано или поздно ты с отвращением от меня отвернешься и оставишь меня, потому что, как бы я ни старался – «Так труден путь, что нас ведет из Тьмы ко Свету!».

Тут голос его замер, и она поняла, что он ожидает ее ответа, словно уже предстал на Страшный Суд, избежать которого не властен.

Пандора поднялась с колен и села, обняв его, рядом на постели.

– Ты кое о чем забыл, – прошептала она.

– О чем же?

– О том, что́ есть главное в жизни! О том, что дороже всего на свете! И это есть единственное, что побеждает Тьму, греховность и даже смягчает расплату за прошлое!

Граф придвинулся к ней поближе:

– Неужели наша любовь может все искупить?

– А ты в этом еще сомневаешься? Истинная любовь просвещала и освящала жизни тех, кто шел этим путем – путем любви, – с первых дней сотворения мира.

– И это любовь, что связывает нас с тобой?

– Да, я люблю тебя именно такой любовью. Для меня ты всегда был человеком добрым и великодушным. Меня не касается то, как ты жил до нашей встречи: я могу думать сейчас только о том, что мы можем быть вместе в будущем.

Граф сжал ее так крепко в своих объятиях, что ей стало трудно дышать.

– Да, мы будем вместе, сокровище мое, чудо мое, хотя, конечно, любовь твоя мне дана не потому, что я ее заслужил, но потому, что сам тебя люблю.

– А тебе этого будет достаточно, чтобы чувствовать себя счастливым?

– Да разве можно желать кого-нибудь, кроме тебя? Ну и, конечно, будущего графа Чартвудского, наследника.

Вот именно такого ответа она жаждала больше всего и поэтому подняла личико и поцеловала Норвина.

В то же мгновение их охватило пламя любви, и, крепко обняв Пандору, граф стал ее целовать, и целовать, и целовать, пока спальня не поплыла, словно в тумане, у нее в глазах.

– Я люблю тебя! О Норвин, как же я тебя люблю, – едва слышно прошептала Пандора, – но тебе нельзя, ты должен отдохнуть!

И, сделав над собой сверхъестественное усилие, Пандора снова вырвалась из спасительного убежища обнимающих ее рук и укоризненно сказала: