Шерри Томас - Обольщение красотой
Венеция покачала головой.
— Перестаньте флиртовать со своей женой на публике, сэр. Иначе все женщины будут считать себя дурнушками.
Леди Тремейн рассмеялась.
— Входите, миссис Истербрук. Говорят, Байрон выбрался бы из могилы, чтобы переписать свое знаменитое стихотворение, «Она идет во всей красоте», если бы увидел вас, спускающуюся по лестнице.
Венеция обладала необыкновенно грациозной манерой спускаться по лестнице. Исходя из своей роли опекунши юных особ, она редко прибегала к ней, но когда она это делала, вскинув подбородок, расправив плечи, с изящно опущенными руками и легкой улыбкой на устах, бывали случаи, что не только мужчины, но и женщины роняли свои бокалы при виде нее.
Сегодня при ее появлении весь зал затаил дыхание, а потом джентльмены устроили небольшую свалку, записываясь в ее карточку для танцев.
Но проблема была не в джентльменах. Красивой даме всегда обеспечена мужская поддержка. Светское общество, однако, управлялось, в основном, дамами, и они были куда менее снисходительны к представительницам своего пола.
Юные дебютантки выглядели взволнованными — а некоторые даже испуганными, — ожидая скандала. Кое-кто из почтенных матерей семейства смотрел на нее со смесью высокомерия и чего-то похожего — Венеция надеялась, что она ошибается — на жажду крови. Слишком осторожные, чтобы тут же накинуться на нее, объявив мужеубийцей, они — по крайней мере некоторые из них — не стали бы возражать, если бы это проделал кто-нибудь другой.
И это они в конечном итоге должны были объявить ее достойной светского общества.
В настоящий момент ее союзники блуждали по залу, давая понять, ненавязчиво, но твердо, что они не будут стоять в стороне, глядя, как ее подвергают остракизму. Что они готовы разорвать отношения с любым, кто посмеет кинуть в нее первый камень.
Венеция была благодарна им за поддержку. Но она оставалась реалисткой. Если эта ситуация затянется, ее репутация будет ухудшаться с каждым днем, и в конечном итоге никаких публичных обличений не потребуется. Хватит обычной осторожности и нежелания ассоциироваться с сомнительной персоной, чтобы ее, еще вхожую в несколько домов и нежелательную во всех остальных, вытеснили на обочину светского общества.
Запыхавшись и испытывая легкое головокружение после танца с мистером Тремейном под звуки вальса Штрауса, Венеция пропустила бы объявление о прибытии герцога Лексингтона, если бы не тишина, повисшая в бальном зале.
Только что она была наполнена возбужденными голосами и смехом, а в следующее мгновение стало тихо, как читальном зале Британского музея. Все глаза устремились на герцога, спускавшегося по величественной лестнице следом за своей мачехой — по правилам этикета полагалось, чтобы джентльмены пропускали своих спутниц вперед. Рядом с ним шел джентльмен, которого Венеция приняла за мистера Кингстона.
Лорд Тремейн, собиравшийся проводить Венецию к Фицу и Милли, изменил курс, препроводив ее к своей жене. Они встали по обе стороны от нее — чтобы не было сомнений в их поддержке.
Кристиан, со свойственной ему прямотой, сразу же направился к чете Тремейнов… и Венеции.
В воздухе повисло напряжение. Венеция затаила дыхание. Вряд ли встреча будет откровенно враждебной — присутствие вдовствующей герцогини служило гарантией вежливости со стороны ее пасынка. Тем не менее Венеция чувствовала себя как новичок-гладиатор, которого вытолкнули на арену против закаленного бойца под крики зрителей, требующих ее крови.
Лорд Тремейн обменялся приветствиями с гостями, а затем, слегка повернувшись, как будто только сейчас заметил Венецию, стоявшую рядом, обратился к вдовствующей герцогине:
— Ваша светлость, могу я представить вам моего доброго друга, миссис Истербрук?
Вдовствующая герцогиня была очень любезна, хотя и немного поражена, как и многие другие при первой встрече с Венецией.
— Миссис Истербрук, — продолжил лорд Тремейн, — позвольте представить вам его светлость, герцога Лексингтона, и мистера Кингстона. Джентльмены, миссис Истербрук.
Венеция слегка склонила голову. Кристиан устремил на нее взгляд, которым его норманнский предок, возможно, одаривал непокорных англосаксов, и коротко поклонился в ответ.
Что ж, дело сделано. Он допустил, чтобы их представили друг другу, и впредь будет обращаться с ней, как со своей знакомой. Едва ли кто-нибудь мог рассчитывать на более открытое опровержение версии событий, изложенной леди Эйвери. Теперь он вежливо отойдет, возможно, пригласит на танец девушку, которую одобрит его мачеха, а затем откланяется.
На мгновение Венеции показалось, что именно так он и поступит. Но вдовствующая герцогиня положила руку на его локоть, и они обменялись молчаливым посланием.
Лицо Кристиана приняло решительное выражение.
— Насколько я помню, будучи представленным даме на балу, полагается пригласить ее на танец? — произнес он, глядя на Венецию.
Если бы не путешествие на «Родезии», она воспользовалась бы случаем, чтобы сообщить герцогу, что их знакомство значит для нее так же мало, как и для него. Что он, со всеми его регалиями и богатством, последний мужчина, которому она позволила бы обнять себя за талию.
Но она провела на «Родезии» целую неделю, постепенно влюбляясь в Кристиана, и с тех пор думала только о нем. Она просидела несколько часов возле его дома, прячась, как бездарный сыщик, в пропахшей сыростью наемной карете только для того, чтобы увидеть его еще раз.
Эта Венеция не собиралась отвергать возможность потанцевать с ним, как бы грубо ни прозвучало его приглашение.
— С удовольствием, — отозвалась она.
Как только Кристиан увидел ее, все остальное перестало существовать. Бальный зал мог быть охвачен пожаром, с рушащимися стропилами и разбегающимися гостями, он бы ничего не видел, кроме отражения огня в ее глазах.
Мачехе пришлось ткнуть его локтем, прежде чем он сообразил, что нужно пригласить ее на танец.
Миссис Истербрук улыбнулась, одарив его улыбкой, прелестной, как восход солнца, и опасной, как пуля.
Более чем когда-либо после своего возвращения Кристиан пожалел, что рядом нет баронессы. Весь мир мог считать его сумасшедшим, но сам он никогда не нуждался в оправдании своей любви к ней. В том, что он чувствовал к баронессе, не было ничего пошлого или постыдного.
В его реакции на миссис Истербрук все было пошлым и постыдным.
Музыканты заиграли первые звуки вальса. Кристиан подставил локоть, и она положила на него свою ладонь, жестом, столь же изящным, как она сама — создание, рожденное, чтобы им бездумно восхищались.
