Элизабет Хойт - Таинственный спаситель
— Мистер Мейкпис, Сент-Джайлс не самое безопасное место, чтобы разгуливать по ночам, как вы, уверен, знаете.
— Знаю. — Раз уж капитан драгун увидел его, Уинтер вышел на лунный свет. — Охотитесь за торговцами джином, капитан?
Губы Тревельяна плотно сжались, и Уинтер подумал, сколько шуточек, должно быть, приходится выслушивать капитану по поводу его далеко не успешной кампании по очистке Сент-Джайлса от самогонщиков и торговцев «зеленым змием».
— Сегодня у меня добыча покрупнее, — отрывисто ответил Тревельян. — Призрак был замечен возле Сент-Джайлс-ин-зе-Филдс.
— В самом деле? — Уинтер выгнул бровь. — Тогда он сегодня что-то слишком уж активен. Я иду из оперного театра, где он тоже появился нынче вечером.
— Из оперного театра? — Тревельян сардонически усмехнулся. — Для человека, который живет в Сент-Джайлсе, не слишком ли это слишком, Мейкпис?
— И что с того? — холодно отозвался Уинтер.
Уголок рта капитана Тревельяна дернулся вверх.
— Ну, полагаю, это не мое дело. — Он мотнул головой, указывая на мешок на плече Уинтера. — А вы всегда ходите в оперу с такой тяжелой ношей?
— Нет, разумеется, — непринужденно ответил Уинтер. — По дороге домой заглянул к другу. Он передал книги в дар приюту.
Уинтер сохранял твердость во взгляде, хотя и затаил дыхание. Если капитан драгун попросит разрешения заглянуть в мешок, то он не сможет объяснить, откуда у него костюм Призрака.
Тревельян хмыкнул и отвел взгляд.
— Будьте осторожны по дороге домой, Мейкпис. У меня и без вас забот полон рот.
— Ваша забота о моей персоне весьма трогательна, — проговорил Уинтер.
Тревельян отрывисто кивнул и развернул своего коня.
Уинтер провожал глазами солдат до тех пор, пока те не скрылись в ночи, и только потом выдохнул и расслабил напряженные плечи.
Оставшийся путь до приюта он преодолел без происшествий. Через двадцать минут Уинтер входил в приютскую кухню. Кот Черныш потягивался перед камином, острыми коготками легонько царапая красный кирпич очага, потом выпрямился и подошел приветственно потереться о ноги Уинтера лобастой головой.
Уинтер наклонился почесать кота за ухом.
— Что, Черныш, на страже?
Тот зевнул и вернулся к теплому очагу. Лампу оставили горящей для Уинтера, он взял ее и направился к черной лестнице, ведущей к нему в комнату. И только когда свет озарил угол лестницы, он понял, что не один.
Джозеф Тинбокс сидел, ссутулившись, в кресле, с закрытыми глазами и тихо и ровно дышал. Сердце Уинтера сжалось от этой картины. Неужели мальчик ждал его?
Он мягко положил ладонь ему на плечо.
— Джозеф.
Мальчик заморгал, взгляд был сонный и непонимающий, неожиданно напомнив Уинтеру того двухлетнего малыша, которого он нашел на парадном крыльце старого приюта почти десять лет назад. Его светлые волосики были взъерошены, личико залито слезами, а к запястью привязана пустая жестянка. Малыш глубоко вздохнул, когда Уинтер поднял его на руки, и доверчиво положил головку ему на плечо.
Джозеф Тинбокс еще раз моргнул, и вдруг лицо его озарилось пониманием.
— Ох, сэр, я ждал вас.
— Я вижу, — заметил Уинтер, — но уже давно пора спать.
— Но, сэр, это важно.
Уинтер привык к тому, что мальчишки считают «важным»: ссоры с другими мальчишками, потерянные игрушки и обнаружение котят в переулке.
— Не сомневаюсь, — сказал он, — но…
— Пич заговорила! — нетерпеливо перебил его Джозеф. — Она рассказала, откуда она.
Уинтер, который собрался было побранить воспитанника за то, что тот прервал его, помедлил:
— Что она сказала?
— Думаю, она должна сама вам рассказать, — произнес Джозеф торжественно, точно лорд в парламенте.
— Но она же спит.
— Нет, сэр, — возразил мальчик. — Она напугана. Сказала, будет дожидаться вашего возвращения.
Уинтер выгнул удивленно бровь.
— Ну хорошо.
Джозеф Тинбокс повернулся и стал подниматься по черной лестнице. Уинтер пошел следом с лампой и мешком через плечо.
В приюте было тихо в этот поздний час, свет лампы мерцал на гладко оштукатуренных стенах. Уинтер гадал, какая же тайна заставляла ребенка молчать целую неделю. Он поглядел на узкую спину мальчика. У него возникло чувство, что парнишка использовал всю свою немалую силу убеждения, дабы добиться от Пич, чтобы она наконец заговорила.
Джозеф ступил на спальный этаж. Тут тоже было тихо, но время от времени слышались слабые звуки: невнятно произнесенное слово, вздох, шорох постельного белья. Джозеф взглянул через плечо на Уинтера, словно желая удостовериться, что тот все еще идет за ним, и на цыпочках пошел по коридору к лазарету.
Когда мальчик открыл дверь, Уинтер убедился, что тот был прав: Пич не спала. Девочка лежала точно посередине койки, натянув одеяло до подбородка, одной рукой обнимая Додо. На прикроватной тумбочке горела одинокая свеча.
Уинтер посмотрел на свечу, потом на Джозефа. Мальчик покраснел.
— Я знаю, вы говорили, что от оставленной горящей свечи может начаться пожар, но…
— Я боюсь темноты, — вполне отчетливо проговорила Пич.
Уинтер взглянул на девочку. Она смотрела испуганно, но с вызовом, а карие глаза казались почти черными.
Он кивнул и опустил мешок на пол, потом сел на стул возле кровати.
— Многие боятся темноты. Тут нечего стыдиться, Пилар.
— Мне нравится «Пич», если вы не против, сэр.
Уинтер кивнул и понаблюдал, как Джозеф зашел с другой стороны кровати и взял малышку за руку.
— «Пич» так «Пич». Джозеф говорит, ты хочешь о чем-то мне рассказать.
Она коротко кивнула, уткнувшись маленьким острым подбородком в одеяло.
— Меня забрали похитители девчонок.
Уинтер почувствовал, как пульс его участился, но внешне остался спокойным, словно то, что сказала девочка, не имеет большого значения.
— Да?
Пич судорожно сглотнула и стиснула жесткую собачью шерсть. Собака дернулась, но больше ничем не выдала того, что девочка тянет ее за мех.
— Я… я была на углу возле церкви.
— Сент-Джайлс-ин-зе-Филдз? — пробормотал Уинтер.
Девочка наморщила лобик.
— Наверно. Я просила там милостыню.
Уинтер кивнул. Ему не хотелось прерывать рассказ Пич, но было кое-что, что ему следовало знать.
— Твои родители тоже там были, Пич?
Пич втянула голову в плечи и отвернулась.
— Они умерли. Мама умерла от лихорадки, папа — от кашля, и маленькая Рахиль тоже. Они все умерли.
Сердце Уинтера сжалось от боли и сострадания. Сколько раз он слышал такие истории: родители умирают от болезней и нищеты, оставляя осиротевших детей, которым приходится как-то выживать в равнодушном мире, — и все равно слышать это всегда тяжело.
