Змей на лезвии - Елизавета Алексеевна Дворецкая
У края зарослей лежал сам Змеев камень – высотой в человеческий рост, такой же ширины, серо-бурый, с неровной выщербленной поверхностью, покрытой сизым и зеленовато-желтым лишайником. Краем он вдавался в воду; под тем краем имелась крошечная пещерка, скорее выемка, ее бывало видно только в засушливые годы, когда озеро отступало от берегов, но сейчас она скрывалась под водой. Рассказывали, что через ту пещерку и открывается лаз в настоящее, подземное логово змея.
Хельга с тремя детьми стояла в первом ряду толпы, напротив камня. Никакая другая семья не была одета так ярко и богато; женщины со всех сторон рассматривали их платья и украшения, а мужчины – саму Хельгу с дочерью. Место перед камнем со стороны поляны оставалось свободным, к нему никто не приближался.
Эскиль, опираясь на копье, вышел на середину площадки и встал лицом к камню. За эти двадцать лет он так хорошо выучился говорить на славянском языке, что никто не заподозрил бы в нем уроженца Свеаланда.
– Слушайте, люди добрые! – начал он. – Нынче день Перуна, собрались мы здесь почтить Громовика угощением, наварили пива пьяного, наготовили меда стоялого, выкормили бычка красного – да вот какая беда случилась! Пропал бычок-то наш! Сгинул, будто ветром унесло! Не видел ли кто бычка моего? – Эскиль повернулся к толпе и огляделся. – Не ведает ли кто, где его искать?
– Да, да! – разом закричали десятки голосов, готовых к этому вопросу.
– Видели, видели!
– Знаем, знаем!
– Еще бы не знать!
– Змей твоего бычка унес!
– Он, змиюка ползучая!
– Он украл!
– Змей, говорите? – Эскиль приблизился к камню и постучал по нему острием копья. – Эй, змей ползучий! Люди говорят, ты моего бычка унес! Умел унести, умей ответ держать! А ну выходи!
Несколько мгновений было тихо, доносился лишь возбужденный гомон толпы.
– А он правда выйдет? – прозвучал отчетливый детский голос; видно, какое-то чадо взяли к камню в первый раз.
Ответить ему родичи не успели: на поляну и толпу обрушился громкий свист, тут же перешедший в полурев-полувой. В толпе раздались крики нешуточного испуга, ряды дрогнули, словно люди порывались бежать прочь. Два-три чада заплакали, но даже те, кто присутствовал при этом действе уже десятки раз, с трудом сохранял спокойствие. Спросил бы этих чад кто-нибудь тридцать лет спустя: они бы с чистой душой подтвердили, что не только слышали змея, выходящего из-под камня, но и видели.
Из-за камня показался змей… Толпа снова дрогнула и подалась назад. Змей был вроде бы невелик собой – не больше человека, но, окутанный темной шкурой, сплошь в лохмотьях вроде чешуек, казалось, не имел определенной величины. Покачивались и позвякивали нашитые на шкуре железные пластинки. Морда у змея была жуткая – черная, с выпученными белыми глазами и зубастой пастью шириной во всю голову.
– Вот он я-а-а-а… – прошипел-прорычал змей. – Кто меня звал?
– Я тебя звал! – отважно заявил Эскиль. – Ищу бычка моего красного, говорят, ты унес. Отвечай – правда?
Змей захохотал:
– Я унес! Был бычок твой, стал мой! В один присест проглочу! Да и добрым молодцем закушу!
– Отдавай бычка, гадина ползучая! Иначе буду с тобой биться!
– Напугал! Не боюсь я тебя! Одолею – и тебя самого съем, а жену и детей в полон возьму!
Змей погрозил жердью, на которую опирался, стоявшей напротив него Хельге с детьми, и взоры толпы на миг метнулись к ним. Каменная Хельга стояла с невозмутимым видом, какой не посрамил бы и саму Фригг, мать асов. Уже раз пятнадцать она наблюдала эту «борьбу за бычка со змеем», и никому, даже мужу, не рассказывала, что змеиный шип пробуждает в ней память о той давней ночи, когда она услышала его впервые и когда он стал предвестьем немалых бед и тревог.
– Сперва одолей!
Эскиль шагнул навстречу змею, древко копья столкнулось с длинной жердью. Противники закружили по поляне, обмениваясь ударами. Эскиль был немолод, но змей был по-настоящему стар; его движения казались тяжеловесными, неловкими, к тому же он хромал. Эскиль преследовал его и теснил, змей пытался уклоняться от ударов. Так они трижды обошли поляну по кругу, потом Эскиль прижал противника к камню, изловчился и ткнул копьем в шкуру. Змей издал еще один вопль – такой громкий и жуткий, что Вефрид зажала руками уши, – и со звоном рухнул под камень. Подергался немного на земле и затих.
– Ну вот и нету больше змеюки злобного! – провозгласил Эскиль, поставив конец древка на распростертого черным кулем противника.
Его речь почти потонула в восторженных криках толпы, но все и так знали, что будет дальше. С поляны уходили в воду мостки, длиной шагов в десять, возле них стояла большая лодка. Эскиль, его сыновья, еще двое-трое уважаемых мужчин вошли в лодку, разобрали весла и пустились через озеро, к зеленеющему неподалеку островку. На том островке и пасся с самой весны красный бычок, которого выкармливали нарочно для этого дня; сам хранитель камня возил ему сено на островок, будто на тот свет. И теперь пришло время его оттуда вызволить.
В суете толпы никто не заметил, как змей уполз из-под камня на другую сторону, в заросли, и скрылся…
* * *
Бычка привезли с острова и под радостные крики повели на самое высокое место берега. Там стоял каменный идол, шириной не больше локтя, поднятый на толстой дубовой колоде так, что смотрел на толпу снизу. Идол этот достался нынешним жителям волости, словенам, от каких-то неведомых племен, обитавших здесь задолго до них. Как рассказывали, он сам, весь обросший мхом, заговорил с ловцом, который случайно наткнулся на него в лесу, велел поставить себя на горке у озера и обещал в обмен на жертвы заботиться о благополучии людей. С тех пор он, правда, человеческим голосом больше не говорил. Словены в нем видели Перуна, хотя неведомые древние ваятели придали камню совершенно явное сходство не столько с человеком, сколько с той его частью, коей обеспечивается мужчиной продолжение рода[20].
Перед идолом Эскиль и словенские старейшины зарезали бычка, а Хельга, обмакнув в кровь пучок можжевеловых веток, обмазала камень кровью. Голову бычка отделили и возложили перед колодой, тушу разделали и унесли, чтобы разложить по котлам, где уже кипела вода. Хельга и ее дочь стояли перед идолом: люди по очереди подходили к ним, и они можжевеловой веточкой наносили по кровяному мазку каждому на лоб – для долгой жизни и удачи, детям на щеки – для здоровья. Сейчас Вефрид не казалась слишком юной: на лице ее отражалось полное сознание важности этого
