Мишель Моран - Нефертари. Царица египетская
Пенра передал свиток Рамсесу и тут же достал из висевшей на плече сумки еще два и вручил их мне и Исет.
Я развернула папирус. Рисунок зодчего был прекрасен: из розового песка вздымались известняковые колонны, покрытые рельефами и письменами.
— Что это? — надменно спросила Исет. Она посмотрела на Рамсеса. — Я думала, что сначала нужно сделать пристройки во дворце.
Рамсес покачал головой, и на его широких плечах шелохнулись концы немеса.
— Ты же слышала — мой отец велел восстановить луксорский храм.
— Но живем-то мы во дворце, а не в храме, — не унималась Исет. — А как же родильный покой для нашего наследника?
Рамсес вздохнул:
— Во дворце есть родильный покой. Народ должен видеть, что для меня превыше всего — почтить Амона.
— Все еще помнят, чем кончилось, когда некий фараон строил все только для себя, — вставил Рахотеп.
Исет взглянула в сторону Хенуттауи.
— Тогда, быть может, перестроить храм Исиды?
Рамсес не понимал ее упрямства.
— Но ведь мой дед его уже перестроил!
— Это было много лет назад. Храм Хатор с тех пор перестраивали. Народу важно знать, что фараон чтит Исиду не меньше, чем Хатор!
Рахотеп кивнул и выразительно посмотрел на Исет.
Такая настойчивость только озадачила Рамсеса.
— Понадобится много времени и денег, — коротко ответил он. — Если смогу, я восстановлю все храмы — отсюда до Мемфиса, но первым будет храм Амона.
Исет поняла, что проиграла.
— Хорошо, значит, луксорский храм… — Исет погладила пальцами руку Рамсеса, и жест у нее получился какой-то похотливый. — Подумай, если храм восстановят к месяцу тоту, твой отец увидит его, когда прибудет на празднество Уаг.
Это Рамсесу и хотелось услышать. Он выпрямился, держа в руках папирус.
— А здесь вы хотите что-нибудь изменить? — спросил он, обращаясь к нам обеим.
Исет быстро сказала:
— Я бы не стала ничего менять.
— А мне хотелось бы.
Окружающие выжидательно смотрели на меня. Проект Пенра был очень хорош: рядом с воротами два обелиска во славу правления Рамсеса пронзали небо. Но мне хотелось добавить что-то, что напоминало бы о деяниях фараона. Если они нигде не будут записаны, то откуда людям, которые будут жить через сто лет, узнать о том, как правил Рамсес? Время может уничтожить ворота дворца, но каменный храм Амона простоит вечность.
— Думаю, здесь неплохо бы построить пилоны, — сказала я. — Есть ведь рядом с карнакским храмом стела для записи важнейших событий. Так почему же не поставить такую и в Луксоре?
Рамсес посмотрел на Пенра.
— Ты сумеешь воздвигнуть пилон?
— Конечно, государь. И на нем можно будет высекать сообщения о важнейших событиях.
Рамсес одобрительно посмотрел на меня, но Исет сдаваться не хотела.
— А если построить галерею? Галерею с колоннами перед храмом?
— Для чего она нужна? — спросила я.
— Да ни для чего! Просто будет галерея — и все! Да, Рамсес?
Рамсес перевел взгляд с меня на нее, потом устало спросил у Пенра:
— Можно построить галерею?
— Конечно. Все, что пожелает государь.
Начиная с этого вечера — уже на следующий день после нашей свадьбы! — Рамсес должен был провести десять ночей с Исет. И хотя все цари Египта всегда делили свои ночи между женами, я уселась перед зеркалом и стала гадать: а не ушел ли он к Исет, потому что любит ее сильнее?
— Глупости! — убежденно заявила Мерит. — Ведь в тронном зале она только капризничала — ты сама говорила!
— Но в постели-то она не такая! — Я представила, как Исет, обнаженная, сидит перед Рамсесом и умащает груди маслом лотоса. — Наверное, Хенуттауи обучила ее всему, что сама знает. Вдобавок Исет красива, это всякий скажет.
Мешок на шее у Мерит раздулся.
— Сколько можно любоваться красотой? Час? Два? Прекрати жаловаться, а то будешь, как она.
— Если не пожаловаться тебе, тогда кому?
Няня перевела взгляд на наос с маленькой статуэткой богини Мут.
— Попробуй расскажи ей. Быть может, она услышит…
Я сложила руки на груди. Мне очень хотелось посидеть у себя в туалетной комнате, поплакаться няне, но я пообещала Уосерит, что каждую ночь, когда у меня не будет Рамсеса, я буду разговаривать с Пасером. По тускло освещенным коридорам, через внутренний двор, я отправилась к советнику. Слуга Пасера отворил передо мной дверь; мой бывший учитель сидел у жаровни рядом с Уосерит. Они сразу отпрянули друг от друга, но вид имели такой влюбленный, что я невольно отступила. Распущенные волосы Пасера в полумраке казались черными, как вороново крыло. «А ведь он красив», — поняла вдруг я. То же самое я подумала о Уосерит, лицо которой неожиданно помолодело. Ей всего двадцать пять, просто заботы наложили ей морщинки у глаз. Ночь стояла прохладная, и Уосерит надела самую теплую накидку.
— Здравствуй, царевна!
Пасер встал, приветствуя меня. Покои у него были большие, расписанные фресками и завешанные дорогими тканями из Митанни. Над ложем стояли фигурки сфинксов, чьи мелко завитые бороды выдавали их ассирийское происхождение. От дверей в туалетную комнату на нас смотрели деревянные изваяния вавилонских богов. Неужели Пасер бывал во всех этих странах?
Я села на свободный стул.
— Ты сегодня отлично справилась, — сказала жрица. — Особенно удачно получился выход: всем сразу стало ясно, что ты — настоящая царевна и по рождению, и по воспитанию.
— И дела ты разбирала мудро, — добавил Пасер.
— Это тебе я обязана самыми простыми тяжбами.
Пасер поднял брови.
— А вот Исет было бы не просто разбирать дела чужеземцев. Когда весь двор узнает о твоих способностях к языкам, тогда и попробуем направлять таких просителей к ней. — Пасер улыбнулся жрице. — Если Рахотеп думает, что он один умеет играть в эти игры, то очень быстро поймет свою ошибку.
— Тебе самой-то понравилось? — спросила Уосерит.
Я переводила взгляд с одного собеседника на другого, пытаясь понять, о чем речь.
— Там много интересных людей, — осторожно заметила я.
— Тебе не скучно было? — спросил Пасер.
— Какое там! Столько посетителей!
Пасер посмотрел на жрицу.
— Это тебе не Исет, — заметил он и обратился ко мне: — Дай время, люди тебя оценят, и их безумной любви к Исет поубавится.
— Особенно если забеременеешь, — добавила Уосерит.
Мы обе посмотрели на мой живот, однако усыпанный янтарем пояс лишь подчеркивал стройность моей талии. И Пасер, и Уосерит знали ставшую при дворе легендой историю моей матери — историю о том, как ее отравили по приказу Еретика и она потеряла своего первенца. Она была высокая, с широкими бедрами — только бы и рожать, но прошел целый год, прежде чем богиня Таурт[49] вновь благословила ее чрево и моя мать понесла моего брата. Ей хотелось много детей, и можно только догадываться, что она испытала, когда ее третье дитя явилось в мир бездыханным. А когда она носила меня, во дворце случился пожар. С содроганием я думаю о том, как ее нежное сердце приняло известие о гибели всех, кого она любила: ее матери, отца, сына, супруга и двух последних дочерей Нефертити. Неудивительно, что после моего рождения у нее уже не оставалось сил жить.
