Анита Фрэй - Монахиня Адель из Ада
Если уж исследовать, так всё. Не обделил вниманием хромой вояка и следующую стену, коричневато-красную, однотонную. Вся она была усеяна картинками, исполненными неуверенной рукой, почему-то мелом. Сюжеты представлялись несколько сомнительными, равно как и сопутствующие надписи к ним, однако все эти узоры общий вид не портили.
Не портила вида и стоявшая прямо на полу, двумя рядами, изысканная коллекция небольших фигурных бутылочек, с диковинными надписями на этикетках. Не зная иностранных языков, но применив фантазию, можно было догадаться, что ранее в тех пузырьках хранились анисовые капли, водку редкого урожая, экзотические вина и так далее. А можно было ничего не думать, так спокойнее.
Была ещё стена с огромными иконами, не поместившимися в красный угол.
Последняя стена ничем не радовала, ибо денег на её убранство явно не хватило. Она была бревенчатой, невыносимо голой. Но зато не раздражала пестротой и аляповатостью. Что ж, гуляя по такому вернисажу, можно разное удовольствие получить.
Ждать, однако, капитану пришлось не очень долго. Его хитрый расчёт удался: через минуты три Никита не выдержал, бросил вилку, вытер лицо салфеткой, пошёл к иконам, стал креститься. Тут уж и гость не выдержал.
— Перестаньте вы поминутно крестом себя осенять, чай не в церкви находимся!.. Приказываю вам немедленно собраться и мысленно сосредоточиться, иначе…
— Иначе что?
— Иначе разговора у нас с вами не получится! Не удастся мне вас в Петербург перетащить…
Никита, игриво махнул салфеткой.
— А-а-а… Ну… Это пустяки! Сущие пустяки!..
Он снова сел к столу.
Гость решился на крайнюю меру: сменил капитанский тон на полковничий.
— Приказываю вам… Немедленно встать! Встать, говорю!
Никита поднял на него изумлённые глаза, икнул.
— Встать? Зачем?
Капитан брызнул слюной.
— Встать, когда старший по званию вам велит! Увалень вы этакий…
Никита неохотно поднялся, стал по стойке «смирно», попытался подтянуть живот.
— Господин штабс-капитан, вам и невдомёк, что мне теперича вся эта муштра, всё это кровавое… воинское… мракобесие… без интереса… без надобности…
— Что такое?!
— Я уж и обет дал… Монастырю… И всё имущество туда… им… скоро отпишу… Не о чем мне больше волноваться в этой жизни…
Вот так удар! Капитан полдня потратил составление речей. К тому же, им было, пока в уме, подсчитано, сколько земель у отставного поручика Баранова, сколько работников и какая движимая часть имеется.
Никите же было не до подсчётов. Он с новым рвением принялся уплетать остатки ужина, с довольным видом поглаживая живот. Регулярно отрыгивая.
Заступник ветеранов посерел с лица.
— Погодите… Погодите… Что-то я не понимаю… Какой обет?!
— А чего там понимать! Вы такой же православный, как и я, а значит про обеты монастырские в курсе, не притворяйтесь. Обыкновенный обет я дал! И молебен ради этого отстоял, а на другой день — и обе службы, утреннюю и вечернюю…
— Погодите… Погодите… И что же получается в результате всего этого стояния, моления и… давания обетов?
— А то, что я уже обязан отписать всё своё имущество, движимое и недвижимое, вкупе с крепостными душами, на сугубо монастырские нужды…
— Кому лично отписывать вы всё это собрались? На чьё имя?
— Да какая теперь уже разница…
— Разница есть, и огромная! Если имя женское, а оно непременно женское, в женском-то монастыре…
Капитан, уже в который раз, вынул из-за пазухи пачку бумаг, потряс ею в воздухе.
— Я-то преотличнейше разбираюсь во всех тонкостях закона и прочего крючкотворства, а вот вы, милейший, я вижу, совершеннейший профан в этом деле!
Он с ненавистью глянул на Баранова. Вот уж… баран.
— Больше скажу: вы, Никита Гордеич, в данный момент олицетворяете собой… Вселенское зло!
Баранов, догладывавший косточку, снова громко отрыгнул.
— Не может быть! Неужели я вчера так размашисто бедокурил?! Слуги донесли вам, признайтесь!.. Честно, говоря, со мною в пьяном виде всякое возможно…
Капитан чуток послушал. Затем сделал снисходительную мину.
— Полно-полно, не пугайтесь, я ведь пошутил. Но… Шутки шутками, будь на моём месте кто-нибудь из императорских шпиков, мигом бы состряпал на вас дельце, да не одно…
Баранов даже кушать перестал. Напрочь.
— Какая же вина на мне? Извольте объясниться!
— Изволю! Вот, к примеру, вы только что оклеветали невинного человека.
— Кого?!
— Матушку-настоятельницу. Главу того монастыря, куда вы, с позволения сказать, хотите бросить… Нет, не бросить, а… изрыгнуть весь свой капитал, ни секунды не задумываясь о последствиях!..
— Да как же это?!
— Очень просто. Сначала вы назвали священный долг защитника отечества кровавым мракобесием. Потом, хоть и косвенно, утверждали, что именно матушка-настоятельница внушила вам такие мысли, лишь бы только вы не ехали в столицу, не устраивались там и не продолжали верой и правдой служить отечеству.
— О-о-о… А ведь и правда, в наши дни за такие вольности посадят…
Никита положил голову на стол, накрыл её руками, стал издавать нечеловеческие звуки.
— О-о-о… Что же теперь делать?..
Баранов ещё несколько минут пребывал душевных муках. Капитан стоял над ним, победно ухмыляясь.
— Сколько я могу вам повторять, бестолочь вы этакая: своё доброе имя вы можете доказать лишь в столице, возобновив служение императору…
Никита поднял голову.
— Я не прочь!
— Не прочь? Вот и поладили…
Гость снова достал пачку листков, начал раскладывать их на столе. Хозяин с любопытством наблюдал за его действиями.
— Как бишь, я запамятовал, ваше полное имя-отчество-то будет?
— Никита Гордеич…
— А фамилия?
— Баранов…
— Невероятно! Неужели же и впрямь «Баранов»?! — продолжал глумиться капитан. — Он снова закурил, стал хищно улыбаться, шевеля усами.
— То, что отчество у вас «Гордеич» — это хорошо-с! Это значит, что гордость в вас имеется. А вот «Баранов»… С такой фамилией, вам, братец, стыдно будет претендовать на звание главного интенданта Петербурга. Зря я, что ли, к бумажкам приставлен? Даю вам новую фамилию — «Воеводин»!
— Не надо…
— Как «не надо»?! Как «не надо»?! Плох тот солдат, который не стремится стать генералом!
Никита снова рухнул лбом на скатерть, замычал уже членораздельнее.
— Без надобности мне титулы, особенно после смерти жены… Покойница любила всякие чины — для неё всю жизнь старался выслужиться, а теперича в тягость мне всё это!
