Майкл Скотт - Восточные страсти
Душевное равновесие вернулось к нему только к концу дня, когда он вновь появился в доме на Белгрейв-сквер, однако настроение его оставалось приподнятым. Перед обедом, в присутствии жены, дочери и невестки, а также Эрики фон Клауснер, он воздал щедрую хвалу Чарльзу, что никак не вязалось с его привычками. А потом на обеденном столе по его указанию появилось французское шампанское одного из отборнейших сортов, и событие было достойно отмечено.
За столом воцарилась атмосфера общего ликования, и тогда Чарльз, повинуясь порыву, повел всех в один из театров на Друри-лейн[8], где в тот вечер давали комедию, прославленную еще век назад самим Дэвидом Гарриком[9]. А после спектакля они зашли в ресторанчик, где заказали ужин и вина.
Это было первое появление Чарльза в обществе после возвращения с Дальнего Востока, и он был настолько головокружительно оживлен, что Руфь в глубине души стала надеяться на то, что в их отношениях возможен существенный поворот к лучшему.
До сих пор, с самого момента его появления в доме, они были разделены невидимой, но в тоже время непроницаемой стеной. Несметное число раз Руфь пыталась преодолеть ее или сокрушить, но каждый раз ее усилия заканчивались неудачей. Она пыталась хранить молчание в те минуты, когда Чарльз был неразговорчив, она была общительна, когда он, казалось, был расположен вести беседу. И, однако, все даром. Печальней всего было то, что с самой встречи между ними так и не возникло близости. Они и прежде уже долгое время спали в разных комнатах, однако незадолго до отправления Чарльза на Восток он, во избежание ненужных неудобств, переселился опять в спальню Руфи. Теперь же он держался настолько отчужденно, что могло показаться, будто они только недавно знакомы. Отправляясь спать, она видела его полностью одетым, да и наутро он всегда появлялся перед нею в костюме, застегнутом на все пуговицы. Он не предпринимал попыток остаться у нее, и те немногочисленные и необходимые проявления расположения, которые он себе позволял — поцелуи перед уходом или при возвращении, — были натянутыми и безжизненными.
Теперь, наконец, она воспряла духом. Чарльз, праздновавший успешное завершение операции с перцем, был совсем другим человеком, не тем — занятым, вечно спешащим и казавшимся таким далеким. Он хохотал и беззаботно болтал с Элизабет, был очень мил, хотя чуточку натянут, с Эрикой и постоянно отпускал остроты в беседе с матерью. К Руфи он, правда, обращался по-прежнему несколько сдержанно, однако сегодня его поведение она могла считать приемлемым.
Будучи настроенной решительнее чем когда бы то ни было избавиться от дум о Джонатане Рейкхелле и целиком посвятить себя Чарльзу, она изо всех сил стремилась быть любящей и заботливой, — так, как она это понимала. Она была исключительно внимательна к нему во время обеда и в течение вечера, она цепко держала его под руку, когда они переходили с места на место, даже пыталась кокетничать с ним, словно бы он был не ее муж, а некий другой мужчина. Под лучами этого внимания Чарльз, похоже, оттаивал. Когда, тесно прижавшись друг к другу, они уселись в семейный экипаж и отправились домой, она лелеяла надежду, что похолодание в их отношениях наконец позади.
И, уже подготовив себя к тому, что разрыв между ними будет вот-вот преодолен, тем более была она поражена и раздавлена последующими событиями.
Они вместе поднялись по лестнице на четвертый этаж, однако здесь Чарльз, вместо того чтобы сопроводить жену в ее покои, остановился, рассеянно и невнятно пожелав ей спокойной ночи, и направился по коридору в комнату, которую занимал один.
Смертельно униженная и разгневанная, Руфь удалилась к себе. Здесь она медленно разделась и долго разглядывала свое отражение в зеркале. Пусть она не молоденькая девушка, ей уже за тридцать, но груди ее по-прежнему высоки и упруги, талия тоненькая, фигура не подпорчена излишествами. Она никогда не считала себя красоткой, но статью, без сомнения, могла бы соперничать и с Элизабет, и с Эрикой, которые были значительно ее моложе.
Все так же кипя отчаянием, она механически занялась привычным вечерним ритуалом. Удалила с лица косметику, облачилась в ночную рубашку. Поведение Чарльза казалось ей необъяснимым, и вдруг она отчетливо поняла, что до тех пор пока она не сделает сверхчеловеческого усилия, они с Чарльзом будут все больше отдаляться друг от друга. Тогда, повинуясь внезапному порыву, она просунула руки в пеньюар и направилась через анфиладу гардеробных в спальню Чарльза, избегая выходить в коридор, где бы ее могли видеть остальные домочадцы.
Чарльз, облаченный в пижаму и халат, расположился в удобном кресле около окна, покуривал cigarro из Индонезии и потягивал содержимое из высокого бокала. Он удивленно поднял на нее глаза.
— Мне подумалось, — уклончиво начала Руфь, — что прямо сейчас не хотелось бы заканчивать вечер.
— В любом случае присядь, — предложил он ей безучастным тоном. — Ты не откажешься выпить?
Она покачала головой.
— Нет, спасибо, я уже исчерпала свою норму и даже выпила чуть больше обычного. — Она опустилась на стул поблизости от него. — Я только хочу повторить то, что уже говорила сегодня на людях. Твой план с перцем — просто восхитителен, а его исполнение — блестящее. У тебя теперь полное право гордиться собой — в не меньшей степени, чем гордимся тобой мы, включая твою восхищенную жену.
Он махнул рукой, явно недовольный услышанным.
— Моя награда — в фунтах стерлингов, а деньги говорят сами за себя. Чем старше я становлюсь, тем больше это понимаю. Голландец ничего, кроме денег, знать не хочет, и, осмелюсь предположить, он прав.
Руфь ухватилась за соломинку, которую он ей подбросил.
— Так, значит, деньги это единственное, чем терзается твой ум?
Ее вопрос показался ему нелепым, и он пожал плечами.
— Я не знаю, можно ли это назвать именно такими словами.
— Твои мысли чем-то заняты.
Он взглянул на нее так, словно бы не понимая, о чем она говорит.
— Я постараюсь выразиться яснее, — сказала Руфь, — хотя считаю это для себя унизительным и недостойным. Мы были в разлуке почти целый год, Чарльз.
— Нас разлучили мои дела, — быстро вмешался он. — Не думай, что я намеренно скрывался от тебя.
— Такой возможности я никогда не допускала. И даже теперь, когда ты сам ее упомянул, я полностью ее отвергаю. Нет, Чарльз, у меня нет ни тени сомнения в том, что разумная необходимость нашей разлуки была обусловлена твоими делами. И, однако, мы снова вместе. Ты дома уже почти неделю, и за это время ты ни разу не провел со мной ночь. — Она приложила все усилия к тому, чтобы голос ее не задрожал. — Может быть, другая на моем месте подавила бы гордость и сама легла к тебе в постель, но я все-таки не такая храбрая.
