Святая и грешник - Картленд Барбара

Она подошла к окну, немного постояла, глядя ничего не видящими глазами на ухоженный парк с аккуратными клумбами и заботливо подстриженными тисами. И вдруг, словно воочию, увидела зеленые лужайки Чарта, сад лекарственных трав, окруженный старинной, еще елизаветинских времен, стеной, ощутила аромат цветущего розария возле солнечных часов и почувствовала почти физическую боль в сердце – так она соскучилась по родным местам. И опять Пандора подумала о том, что занимало ее мысли уже некоторое время. Мысль эта была такой ясной, настоятельной, непреложной, что казалась самым естественным ответом на главный вопрос.

Пандора села за дядин стол, на что прежде не осмеливалась, взяла плотный лист веленевой бумаги, которой всегда пользовался епископ, и перо.

Спустя пару минут она запечатала письмо воском и поднялась на второй этаж в маленькую комнату, отведенную ей в этом доме, и позвонила в колокольчик. Вызвав горничную, она, к собственному удивлению, твердым тоном отдала приказание.

Через час Пандора уже выезжала со двора в легкой коляске, которой они с тетей пользовались, отправляясь с визитами к линдчестерским знакомым. Старый кучер удивился, услышав, куда она желает ехать, но он слишком давно состоял на службе у епископа, чтобы сомневаться в правомерности любых указаний господ. Пандора устроилась на заднем сиденье, к которому прикрепила свой небольшой сундучок, и вскоре они уже переправились на другой берег реки по мосту, который построили еще норманны, а затем очутились в сельской местности. За полями теснились густые леса – надежный зимний приют для охотников. После переезда к дяде Пандора не охотилась – таково было пожелание епископа. В ее распоряжении оставили только одну из отцовских лошадей, остальных продали, но Пандора понимала, что эта единственная лошадь – большая уступка, и тетя, когда была особенно не в духе, угрожала, что отнимет у Пандоры и эту радость – верховые прогулки. И вдруг Пандора невольно улыбнулась: ее позабавило, что в Чарт она отправилась не верхом, а в коляске, то есть неукоснительно последовав буквальным указаниям дяди. И еще она подумала, что если поездка окажется неудачной и придется вернуться, ничего не достигнув, то об этом, кроме слуг, никто не узнает: ей слуги симпатизировали, а хозяйку недолюбливали и вряд ли кто-нибудь из них станет доносить.

Коляска уже отъехала от городка мили на три с небольшим, и теперь вокруг расстилался знакомый с детства сельский пейзаж. Залюбовавшись лесом, Пандора вспомнила, как ей нравилось гулять здесь по тропинкам, а когда она подросла – совершать верховые прогулки. По лугам протекали полноводные речушки, прихотливо извиваясь между берегами, и однажды они поймали здесь большую жирную рыбу, а потом у них был очень вкусный завтрак. Каждый дюйм дороги пробуждал воспоминания. Наконец Пандора въехала в деревню с черно-белыми домиками под камышовыми крышами. В садах пестрели цветы, и ей вспомнилось, как мать каждый год присуждала награду лучшему садовнику, в результате чего все местные жители старались перещеголять друг друга, и очень скоро деревня стала самой живописной во всем графстве.

Пандора была знакома со всеми обитателями деревни, но в это время дня мужчины работали в поле, а большинство женщин трудились в Замке. Когда была жива бабушка, они работали и на кухне, и в прачечной, и на маслодельне. Интересно, существуют ли по-прежнему большие, широкие крынки для густой сметаны, в которых она превращалась в большие комки золотистого масла? Потом его ровные, одинаковые плитки, на которые ставился герб Чарта, продавали. Пандоре нравилось наблюдать, как работают женщины-молочницы, и она даже спросила однажды, нельзя ли и ей помочь сбивать масло, но вскоре узнала на собственном опыте, что это очень тяжелая работа.

Наконец показался Замок. В любое время года он выглядел величественно, а летом еще и особенно привлекательно, когда его, словно драгоценный камень, окружала зеленая лиственная «оправа». На сером фоне камня листва казалась особенно живой и свежей, а каминные трубы, декоративные вазоны на крыше и узорчатые водостоки ласкали взгляд, безмолвно свидетельствуя о величии и славе тех, кто владел Замком. Каждое поколение старалось приумножить его удобства и подчеркнуть красоту, обогатив внешний вид здания, построенного еще при королеве Елизавете, каким-нибудь архитектурным новшеством. Второй граф Чартвуд даже пригласил Иниго Джонса[2], чтобы тот усовершенствовал Чартхолл. Архитектор пристроил к основному зданию два крыла и очень существенно обновил фасад, придав всему зданию величественный вид и в то же время превратив его в одно из самых красивых сооружений.

– Ах, как я люблю тебя, Чарт! – воскликнула при виде усадьбы Пандора. Он был частью ее жизни! Как озеро, по которому они с отцом плавали, пробираясь на лодке между зарослями прекрасных белых лилий; как лужайки среди невысоких холмов, по которым она с восторженным визгом скатывалась вниз! А позади дома рос кустарник, где так замечательно было играть в прятки, и стояли теплицы, в которых старый садовник одарял ее грушами, такими большими, что она еле-еле могла удержать их в ручонках! «О, если бы дядя Джордж не погиб при Ватерлоо», – печально подумала она. Он был так похож на свою сестру, мать Пандоры! И он ни за что бы не позволил ей жить у родственников отца, которые ее не любили.

Коляска подъехала к длинной лестнице, ведущей к парадному входу, и Пандора спустилась на землю. Это как возвращение домой – подумала она и вошла в огромный прохладный холл, где в стенных нишах стояли изваяния греческих богинь, а поражающий яркостью красок потолок был расписан итальянским живописцем.

Незнакомый Пандоре дворецкий несколько надменного вида неподвижно ожидал, пока она заговорит.

– Я желаю видеть графа Чартвуда, – пролепетала Пандора. Ей стало как-то не по себе: слуги в доме оказались незнакомыми, а она ожидала снова увидеть старика Бэрроуза и лакеев, некогда деревенских мальчишек, певших в церковном хоре.

Дворецкий не спросил, как о ней доложить, но окинул ее, показалось Пандоре, почти презрительным взглядом. Затем, пройдя по коридору, он открыл дверь Утренней комнаты. Дедушка предпочитал ее всем остальным, потому что из окна открывался вид на сады и еще потому, что здесь было теплее, чем в огромных парадных покоях.

Пандора ожидала, что дворецкий распахнет перед ней дверь, но он вошел один, оставив ее снаружи:

– К вам тут леди пришла, м’лорд!

– Еще одна? – отвечал голос изнутри. – Боже правый! Кто еще явился, Дэлтон?

– Понятия не имею, м’лорд!

– Ну, значит, еще одна пчелка на запах меда прилетела. Они сразу могут его учуять, Дэлтон, даже на большом расстоянии.

– Это вы точно сказали, м’лорд.

– Ну, что ж, пригласи ее войти, но бог свидетель, я лично ее к себе не приглашал.

Дворецкий повернулся к Пандоре, удивленной и немного шокированной таким приемом. Она даже пожалела, что приехала, но отступать было поздно. Оставалось только подчиниться почти повелительному жесту дворецкого, указавшему на дверь гостиной: мол, можно войти.

Инстинктивно выпрямившись и немного приподняв подбородок, Пандора вошла. Быстрый взгляд подсказал ей, что в комнате после смерти дедушки ничего не изменилось. В три длинных, почти до полу, окна вливался солнечный свет, такой яркий, что на мгновение она почти ослепла и с трудом смогла различить фигуру присутствовавшего мужчины. Наконец Пандора его разглядела: мужчина удобно устроился в дедушкином кресле с высокой спинкой, небрежно перекинув одну ногу через ручку кресла, а другую вытянув вперед. В руке у него был стакан, но лицо Пандора разглядела не сразу, а когда всмотрелась, то убедилась, что перед ней несомненный представитель Чартвудского клана и что глаза у него того же фиалкового цвета, что у нее самой, только, пожалуй, еще темнее, а взгляд – пристальный и довольно жесткий. Брови у мужчины – почти черные и сейчас тесно сдвинутые к переносице: он недовольно хмурился.