Поездом к океану (СИ) - Светлая Марина

— Я знаю, Лионец. Знаю, правда знаю, — каждое свое «знаю» она сопроводила коротким поцелуем его спины, а потом снова спрятала в ней лицо. — Но я говорю тебе сейчас, чтобы ты от меня услышал — мне придется пойти дальше.

— Очень далеко?

— Как получится. Но я думаю, для нас обоих было бы лучше, если б ты согласился.

Юбер ничего не ответил. Что на такое ответишь, Господи?

Они постояли так еще совсем недолго, но, когда Аньес отошла, вместе с собой она забрала что-то самое важное, что сейчас могло появиться между ними, и чему они появиться не дали.

В темноте она собрала свои вещи и, не спрашивая, выскользнула из комнаты. Щелкнул выключатель. Юбер знал, что сейчас Аньес прошла в ванную. Потом, спустя некоторое время, новый щелчок возвестил о том, что и с этим покончено. Возня у двери вышла совсем недолгой.

Ему бы выйти — да сил недостало. Вероятнее всего, он действительно трус. Но видеть слезы в ее глазах было выше его сил. Потому что она наверняка плакала. И еще потому что Юбер не мог бы поклясться в том, что она не пытается им манипулировать. Ведь он все сделал правильно. Это она просила о невозможном.

Дверь хлопнула.

Анри приник к холодному стеклу, наблюдая за крыльцом, на котором вот-вот должна показаться Аньес. Рана заныла. И черт его знает, от нагрузки ли — в конце концов, он уже почти месяц занимался гимнастикой и даже иногда забывал про увечье.

Лионца зацепило во Вьетбаке.

После стычек, в которых он участвовал в Хюэ в сорок седьмом, его перебросили туда, где они так браво начинали, убежденные, что пока не выкуришь коммунистов из этих чертовых лесов, ставших их последним оплотом, ни на одной дороге французского Индокитая, ни в одной деревне никто никогда не сможет чувствовать себя в безопасности, потому что партизанская война хуже реальной, когда видишь противника прямо перед собой. Кому об этом было знать, как не им, прошедшим оккупацию и носившим баскские береты!

Да, они пытались задушить и выжечь Вьетбак — пусть дотла, не разбирая правых и виноватых. Да, он участвовал в этом и тоже не разбирал. Так вышло и в тот раз. Он следовал во Вьетчи со своими людьми, где располагалось командование и куда их переводили. Дорогой набрели на отряд повстанцев в очередной безымянной деревне и знатно покуражились, выкуривая их. От деревни ничего после Юбера не осталось, остались лишь несколько семей без крова, а он продолжал свой путь, даже не подозревая, куда тот ведет. На этом пути их и перерезали, почти всех. Юберу повезло отделаться осколком в легком так близко от сердца, что его не рискнули вынуть.

Анри тяжело выдохнул жар воспоминаний. Оконное стекло, от которого он не мог отлепиться, нагревалось от этого жара. С крыльца, держась за кованые перила, сбежала Аньес. Подошла к автомобилю. Вскинула голову, чтобы увидеть его. Черт его знает, разглядела ли в этой проклятой темноте. Но самое главное, когда она садилась в машину, ему вдруг показалось, что в свете ночных фонарей она и сама — будто источник света.

Больше она не приходила и не звонила.

Впрочем, он и не ждал. И следующие недели проживал в своей рутине, не поднимая из нее головы, чтобы не взвыть от усталости, и нагружая себя с каждым днем все сильнее — чтобы некогда было эту усталость осознавать. Папка с документами Раймонды Мари Аньес де Брольи была убрана в ящик стола и больше не извлекалась оттуда. Там, разумеется, были и ее номер, и ее адрес, но пользоваться ими Юбер не собирался, отдавая себе отчет в том, что это ни к чему.

Последние дни января пробежали, толкаясь, один за другим и слились в его воспоминаниях. Февраль потянулся долгими часами будто бы одного бесконечного дня. Иногда он выныривал из него на мгновение и думал, что случившееся ничего не значит. И что он может спокойно жить дальше, не вспоминая и не терзая себя сожалениями. И уж тем более, не позволяя себе сомнений.

Внешне его распорядок не изменился вовсе.

Утром он завтракал в столовой в компании нескольких постояльцев, пил кофе под чтение вслух газеты господином Турнье и веселился, разглядывая его супругу, которая то и дело бросала на него непозволительные для замужней женщины взгляды. Потом выходил из дому, где его неизменно встречал шофер, и уезжал в форт. Там он торчал почти что до ночи, возвращаясь в Париж лишь тогда, когда большинство людей давно уже спали.

В конце января в «Le Parisien libéré» вышел номер с его портретом. Этот выпуск был встречен рукоплесканиями в пансионе за очередным завтраком. Турнье пожимал ему руку, произнося речь о том, какая честь давать кров герою, вроде него, но на стоимости услуг это никак не сказалось. Впрочем, мадам Турнье довольно быстро подсуетилась, взявшись стирать его вещи. А уже к концу февраля — бегая поздними вечерами к Анри в комнату тайком от мужа, когда тот уезжал навестить свою мать в Мюлуз. Сначала под предлогом праздного разговора, ведь ей так скучно в одиночестве и бесконечных хлопотах, но скоро — очутившись на его кровати, матрас которой, несомненно, все еще помнил о маленькой бретонке из Требула. Но таков уж был закон Анри Юбера — он не отказывался от того, что ему перепадало, а повода выпроваживать мадам Турнье не видел вовсе. И очень скоро убедился в том, что, доставляя некоторые проблемы с дыханием, осколок не причиняет настоящей боли. Все — самообман. В действительности мучительный жар за грудиной вызывает одна только Аньес.

И это отнюдь не последствие акта соития.

Кроме прочего, в ту зиму решился вопрос с его наследством. Где-то среди февральского бесконечного дня, который, начавшись первого числа, никак не желал заканчиваться, подполковнику Юберу пришла телеграмма от брокера, которого он нанял в Лионе. Наконец-то нашелся покупатель. И, что к лучшему, потому что не приходилось ждать еще, тот был заинтересован и в доме, и в помещении булочной.

И это было единственное событие, хоть как-то выделявшееся в общей череде серых и безликих происшествий, когда в небольшой подполковничьей комнате валялся выпуск газеты, на главной странице которой белозубо сверкала его улыбка. Не под Аркольским мостом, а в кафе «У приятеля Луи». Снимок и впрямь вышел хорошим.

Поездку домой для заключения сделки Юбер задумал осуществить в марте. Тетушка Берта в своих бесконечных письмах, которые строчила по одному в неделю, продолжала уговаривать его не торопиться с решением, но о чем было спорить, если к тому времени Анри все решил уже окончательно? И ждал только окончания зимы, чтобы хоть ненадолго вырваться из Парижа — как знать, может быть, хотя бы мысли прояснятся. Смена воздуха должна подействовать хоть как-нибудь отрезвляюще. Надежды же успокоиться он не питал никакой. Если уж за два года так и не сумел, о чем теперь говорить?

Анри тонул. Его засасывало в воронку, из которой не выбраться, как ни греби. И хотя он все еще сопротивлялся, знал заранее, насколько сопротивление бесполезно. Вот-вот от нехватки воздуха лопнут к черту легкие. Вот-вот от холода околеешь.

И каждый час, каждую минуту… он скучал по ней. Даже тогда, когда ему казалось, что все не так уж плохо и вполне себе можно жить. А потом делал следующий шаг, и вдруг оказывалось, что жить-то как раз и невозможно.

Их следующая встреча с Аньес случилась нежданно и так, как он совсем не предполагал. В феврале Юбер отправил очередную группу военных журналистов из форта согласно их назначениям, включая капрала Жюльена Эно де Тассиньи. Тот, к своему возмущению и искреннему недовольству, отбыл в Алжир. Армия не предлагала ему других условий. Либо контракт в Алжире, либо совсем ничего — исключение из состава вооруженных сил и разрыв едва заключенного контракта. Пойти на это несовершеннолетний юноша ожидаемо не мог. Как же! Ведь даже отец скрепя сердце подписал разрешение на службу!

Словом, славное дельце провернул Юбер совершенно без неприятных последствий. Иметь в друзьях человека, вроде Антуана де Тассиньи, лучше, чем во врагах, тем более, когда это совсем ничего не стоит. Дружба их была скреплена обедом с бутылкой хорошего вина в ресторане довольно мрачным зимним днем, в который под ногами продолжала чавкать грязь, а на голову падала противная морось.