Поездом к океану (СИ) - Светлая Марина

Аньес тоже бросило в жар от нахлынувшего гнева. И еще от азарта, который охватил все тело — от кончиков пальцев и до сердца. Она медленно облизнула губы, наплевав на помаду. Подалась вперед, опершись локтями о стол, и проговорила:

— Если хочешь, я повторю слово в слово все, что тогда сказала. Ты честно напишешь, что я неблагонадежна, и на этом мы разойдемся. В моем личном деле навсегда останется клеймо. Но я прошу… позволь мне работать. Мне нужно увидеть все это своими глазами, чтобы понять. Я хочу быть кем-то бо́льшим, чем портретистом в столичной газете. Ты считаешь, что в моем прошлом есть то, за что я должна расплачиваться этим недоверием, — так позволь мне искупить свою вину.

— Там нечего видеть, — хрипло выдохнул Юбер, резко поднявшись из-за стола и двинувшись к шкафу. — Там жара, насекомые и вооруженные до зубов партизаны. Я не знаю, что докучало мне сильнее.

— Анри!

— К черту! Мой рабочий день окончен. Ты что-то, кажется, рассказывала мне об играх? Так вот здесь для них точно не место.

Аньес сглотнула. Он успел это уловить. Как заставила себя подняться — уловил тоже. И ее отчаянно расправленные плечи. Такие прямые, будто сейчас она начнет восхождение на трон — не иначе. В нем болезненно сжалось и задергалось что-то внутри, под сердцем. Комок — ледяной, режущий, причиняющий страшное страдание. От того, что он собирался совершить. И от того, что ясно читал в ее взгляде: «Не делай этого с нами, пожалуйста».

Читал или придумал?

— Если хочешь, — ледяным голосом продолжил он, — можем поужинать вместе. В знак того, что работа для нашей дружбы ничего не значит, да?

— Значит, Анри, — звеняще ответила она.

— Тогда воспользуйся возможностью продолжить разговор за едой, — легкомысленно, но так же холодно рассмеялся он. — Я с удовольствием проведу с тобой время. Вдруг убедишь?

— Тебе так сильно этого хочется?

— Мы оба солжем, если посмеем утверждать, что ты не за этим пришла. А я… да, я хочу услышать твою версию.

— Я не одета для ресторана.

— Это не страшно. Мы что-нибудь придумаем.

— В тебе я не сомневаюсь, — она подняла подбородок и этак встала, приблизившись к нему. А все, что он мог думать, о чем мог мысленно ее умолять, было заключено в одном только слове: «Откажись. Откажись. Откажись».

Откажись, и я усажу тебя назад на стул и буду целовать твои руки и твои ноги — прямо здесь и прямо сейчас, наплевав на все, что знаю о тебе уже столько времени.

Откажись, и я сделаю все, что ты ни попросишь — откинув любые сомнения и поверив тебе, наконец.

Откажись, и я уже никуда тебя не отпущу. Потому что ты мне нужна.

Но она не отказывалась. Она молчала, наблюдая за тем, как он одевается. Сейчас кабинет залили сумерки, искажая тенями их лица, будто бы это были и не они. Так, Юберу казалось, даже немного легче. Ему нужен, необходим был этот последний шаг, когда она докажет, что он для нее такой же набор из рук, ног и полового органа, который позволит ей и дальше делать карьеру. Уравняет с предыдущими. Сделает ступенькой в достижении целей. Потому что это всегда правда. С ним — всегда.

В Требуле вышло лучше. Там он хотя бы был человеком без прошлого, будущего и даже без настоящего.

— Поехали, — командным тоном разорвал тишину между ними Юбер. — Я полагаю, сегодня мы обойдемся твоим автомобилем.

— Как скажешь, — спокойно ответила Аньес.

Он отворил дверь и пропустил ее впереди себя. Попрощался с лейтенантом Дьеном. И бросал краткое «до свидания» и «хорошего вечера» всем встречавшимся им на пути. В ее машину Анри садился, не таясь от подчиненных. И ей почему-то думалось, что, может быть, это не самый дурной знак. И доро́гой до Парижа она лихорадочно соображала, как умудрилась загнать себя в угол.

Когда Аньес решила во что бы то ни стало переговорить с Юбером, то и правда не ставила себе никакой определенной цели. Ей просто хотелось посмотреть ему в глаза после всего, что он заставил ее чувствовать последние дни, пока она металась в горячке придумывая одно решение за другим.

Ну вот и посмотрела! Его сердитый, холодный, обволакивающий и полный желания темный взгляд не оставил ей выбора. И она испытывала животный страх перед тем, на что решилась, потому что никак не могла от себя этого ожидать — довольно уже было грязи на ней за два предыдущих года с Гастоном. Делать грязь еще и из Юбера она не собиралась. Но он сам принуждал ее к этому. В тот момент, когда с мрачным прищуром раздевал ее одним только блеском собственных глаз, откинувшись на спинку стула. Достаточно было просто почувствовать, что в каком-то самом первобытном смысле этот мужчина, как и все прочие, в ее власти, она бросилась с головой в эту пропасть. Да, страшно! Но, что ужасно, Аньес ведь этого хотелось. Его хотелось!

Нет, не так, как теперь, в эту минуту, когда она угодила в собственный кошмар. А по-настоящему. Но что, если ей остается только эта извращенная форма близости, потому что по-настоящему он никогда ей не поверит? Вердикт Лионец вынес два года назад, когда прошел мимо ее дома. Она для него всегда виновна.

Аньес разомкнула губы лишь двадцать минут спустя, на самом въезде в Париж. Коротко спросила: «Куда?»

Юбер чуть заметно качнул головой, будто бы в замешательстве, или, может быть, их просто подбросило на колдобине, и проговорил: «Ко мне».

«Я по-прежнему знаю твой номер, но не знаю адреса».

«Я все тебе расскажу».

А когда они добрались, и он подхватил ее под локоть, ведя за собой мимо консьержа и потом по лестнице, ей вдруг подумалось, что вот так с нею в первый раз. Так откровенно, низменно и одновременно с тем — желанно. Они поменялись ролями, и это страшно возбуждало что-то в ее нездоровой голове, отчего к щекам приливала кровь, а мысли бились о стенки черепа, образуя и разбрасывая пену, будто бы они волны в океане.

Тогда, в прошлой жизни, она приводила его к себе, как бродячего пса. Мыла дочиста, кормила, позволяла согреться. И получала ту часть тепла, что может дать такое же бесприютное существо, как она сама. Сейчас — он ее забрал к себе. Все остальное — лишь фасад, за которым это она бродячая.

В его жилище, куда он ее впустил, царил порядок педанта, которым Юбер не был, если судить по тому, что Аньес о нем знала. Значит, здесь убираются, а он и правда только ночует, будто в гостиничном номере.

Тут имелись комната и небольшая кухонька. В кухню он и проследовал, едва помог ей раздеться и примостил ее вещи на вешалку, на которой была только его одежда. Аньес, как ребенок, который боится, что родитель исчезнет из поля зрения, шла за ним. Стол, два стула, плита, кран. На столе — блюдо, накрытое салфеткой. Вся мебель и даже стены выкрашены в оттенки коричневого, который Аньес не понравился, как не понравилась и вся скудность обстановки. Впрочем, что здесь еще может быть нужно? Что может быть нужно мужчине вроде него?

Да и все эти наблюдения выходили какими-то не до конца осознанными, будто бы Аньес лишь краешком мыслей отмечала про себя все, что видела. Внимание ее было сосредоточено на человеке, который стоял здесь, крепко взявшись ладонями за спинку стула так, что побелели костяшки, и буравил ее тяжелым взглядом. Все остальное — как сквозь туман.

— Будешь вино? Или могу сварить кофе, — Юбер потянулся к блюду, снял с него салфетку и криво усмехнулся: — На ужин мясной пирог от мадам Турнье.

— Мадам Турнье? — пересохшими губами переспросила Аньес. В виске долбило от напряжения.

— Да… жена хозяина. В стоимость комнаты входят завтраки и обеды, а поскольку я никогда не обедаю, прошу оставить что-нибудь на ужин. Иногда забираю на кухне, а когда они убираются, то приносят сюда сами.

— Это хорошо, что сегодня тебе не нужно бежать на кухню.

— Хозяин из меня всегда был не слишком умелый. Так ты будешь пить?

— Нет, не буду, — Аньес уронила лицо в ладони и вдавила пальцы в лоб. Потом переместила их к вискам. Ничего не желало униматься. Руки свесились вдоль тела. — И кофе не вари.