Яна Долевская - Горицвет
Как не раздосадовал Жекки его уход, она решила все же досмотреть фильму до конца. Ей, в отличие от Аболешева, очень нравилось бывать в синема. До того нравилось, что всякий раз приезжая в Инск, она обязательно выкраивала время, чтобы посмотреть какую-нибудь картину. Некоторые жители Инска, как она знала не понаслышке, вообще ходили на одни и те же фильмы по двадцать с лишним раз, то есть, чуть ли ни на все сеансы и чуть ли ни каждый день, и это необычное новое искусство им не приедалось. Напротив, наблюдалась обратная закономерность — чем чаще человек посещал синема, тем сильнее его тянуло туда снова, и снова.
Проводив взглядом Аболешева, Жекки переглянулась с сестрой и доктором Коробейниковым, также заметившими его уход. Поняла, что ничего необычного они в этом поступке не видят и так же, как она, в данную минуту ни на шутку поглощены зрелищем красоты и порока, бушующими на экране.
Вот роковая красавица-вамп — мадмуазель Жанетта Тимм. Ее лицо, страшное от чрезмерной красоты, показанно крупным планом: большие глаза, обведенные тенями, густые закрученные кверху ресницы, пухлый рот, тщательно обрисованный черной помадой. — Удивительно, как им удается так закручивать ресницы? Неужели они настоящие? — Вот Жанетта пролепетала нечто, и ее немой голос отразился в межкадровом титре: «Ты заслужил это».
Вот она обвилась искрящимся телом вокруг черного фрака, и тот обхватил ее, заслонив собой всю нескромную сцену поцелуя. И вот она вынимает из-под плаща руку с кинжалом… Надрывная дробь фортепьяно еще раз отзывается гнусавым дребезжанием всего инструмента. Тело в черном фраке сползает со скамейки и застывает в ногах убийцы. «Ты заслужил это», — повторяется предыдущий титр. Вероломный любовник наказан. И вот уже героиня мадмуазель Жанетты входит в огромный зал, увешанный картинами, ускоряет шаги, бежит через анфиладу комнат, зовет: «Арман». Вбегает в комнату — перед ней на полу лежит еще одно тело. Это ее жених. Рядом с ним револьвер. Титр: «Застрелился».
Чувства героини изливаются бурными заламываними рук, запрокидыванием головы, вознесением молитвенных взоров к пустому небу, сотрясанием всего тела в отчаянных конвульсиях. Опять лицо крупным планом: глаза черны от слез. Вот красавица, пошатываясь, выходит из комнаты на какую-то странную веранду, спускается в сад. Там снова шумят деревья, опутывая его черными тенями. Она проходит между клумбами, полными белых цветов. Останавливается возле одного из них, тянется рукой к сухому цветку и, вздрогнув, отступает. С руки капает кровь. Титр белыми буквами на черном фоне: «Они мертвы».
Топер живо подпускает мрачных красок, что-то меланхолично-шопеновское. Героиня, волоча прозрачную накидку, медленно идет по длинной аллее. Крутящиеся, переплетенные тени с двух сторон обнимают ее, и она уходит все дальше, и дальше в темноту, которая исчезает с последним титром: «Конец». В зале слышатся женские всхлипы, покашливания, шарканье, стук поднимаемых сидений.
Жекки тоже поднялась, чувствуя, что готова расплакаться. У нее появилось странное гнетущее ощущение, что когда-то она уже видела что-то такое, похожее, отдающееся такой же необъяснимой тоской, хотя эту фильму посмотрела впервые. Как будто она видела где-то такие же переплетенные в движениях тени, такой же сад или некое пространство, обсаженное деревьями и цветочными кустами. И точно так же нарастая, сгущалась вокруг темнота, и так же где-то в ней самой, отзываясь на непонятную боль, звучало отчаянье. Она не могла сейчас вспомнить, когда и где она могла пережить что-то подобное, но чувство, что она пережила это, и теперь вдруг увидела в странном отображении на кинопленке, вызывало желание закричать или разрыдаться прямо на глазах публики, покидающей синема-театр.
— Да, ловко умеют эти деятели играть на нервах, — сказал доктор Коробейников, неуклюже пропуская Жекки вперед.
На улице, вдохнув холодного воздуха, пропитанного запахами пыли и печного дыма, Жекки остановилась. У нее разболелась голова. Ей даже показалось, что она ослепла на долю секунды, как будто вся клубящаяся темнота, которая только что наплывала с экрана, прихлынула разом к ее глазам. Жекки зажмурилась в ужасе и, едва разомкнув веки, почувствовала себя совершенно подавленной и разбитой. Вдобавок ко всему мучительно захотелось пить.
— Что с тобой? — услышала она голос сестры. — Ты такая смешная, Женька. До сих пор как ребенок. Не понимаю, как можно так близко принимать весь этот напыщенный вздор. В нашем любительском театрике играют, ей Богу, лучше. А эта Жанетта Тимм точь в точь акушерка Пустовойтова, только что накрашенная.
— Просто у меня голова болит.
Опираясь на трость, подошел Аболешев.
— Ну, что? — спросил он, — кажется, все довольны? — Но, перехватив взгляд Жекии, запнулся.
— Наверно, от духоты, — попробовала она оправдаться.
— Ничего, — откликнулся Николай Степнович и поправил вечно сползающее пенсне. — Сейчас подышите свежим воздухом, и все как рукой снимет.
— Может быть, все-таки поужинаем? — предложила Ляля, — Мы же хотели. Правда, я слышала в «Инске» сегодня кутят купцы. Ярмарка закончилась. Но мы могли бы зайти в трактир Лядова. Там всегда как-то спокойнее.
— По-моему, в «Инске» кутят каждый день, — хмуро заметил Николай Степанович. — А вообще, я проголодался ужасно. Поедем?
Аболешев пожал плечами.
— Да, поедемте, — сказала Жекки. Боль и сосущая жажда подавляли ее волю. Ей было все равно куда ехать, в ресторане можно, по крайней мере, чего-нибудь выпить.
Николай Степанович не без труда нанял двух свободных извозчиков. Ехать было не далеко, и не каждый лихач был готов упустить выгодного рублевого седока, например, до Волковой Слободы, из-за одного несчастного гривенника до Бульвара.
Спокойно наблюдая за свояком, Аболешев даже не двинулся с места. Всегдашнее положение постороннего казалось для него самым естественным. Всякая житейская суета легко обходила его стороной, находя совершенно недоступным для своих происков. По крайней мере, до тех пор, пока рядом с Павлом Всеволодовичем были Йоханс или Жекки.
Всю дорогу до гостиницы «Инск», — тамошний ресторан решено было все же предпочесть трактиру Лядова, — Жекки крепко прижималась к мужу и молчала. Думалось о том, что если бы сейчас рядом не было Аболешева, и она не могла бы вот так беззастенчиво вжиматься в него, словно бы укрываясь с головой от неведомого и страшного врага, если бы он, ласково полуобняв, не придерживал ее за плечо, то, наверное, она и вправду не выдержала бы и разрыдалась на глазах у всех как маленькая девчонка.
Мысли как-то путались и прерывались. Нервы стали совсем никуда не годны… поверенный Восьмибратова не соглашается на отсрочку по процентам, придется обращаться в коммерческий банк за новым займом. А вечерами уже совсем по-осеннему холодно. И скоро, должно быть, зарядят дожди, потом повалит снег, и станет совсем промозгло и темно, темно и страшно как там… где она уже когда-то была, о чем зачем-то помнит, и при этом не может ни стряхнуть с себя эти воспоминания, ни понять по-настоящему, что же они такое.
