Елена Арсеньева - Опальная красавица

Елизавета раньше и не предполагала, что может так быстро и долго бежать, но страх поддерживал гаснущие силы, а когда деревья поредели и за ними забрезжила неширокая лесная дорога, надежда воистину ее окрылила. И все-таки ноги подгибались, когда она наконец добралась до неказистой двуколки, рядом с которой стояла обычная крестьянская, явно из телеги выпряженная лошаденка. «Там карета стоит, поедете, как чин ваш того требует!» – презрительно вспомнила она Улькины слова, но, не дав себе ни минуты отдыха, запаленно дыша, вскочила на подножку, подбирая вожжи, чтобы умчаться отсюда как можно скорее и как можно дальше.

Однако что-то мешало ей подняться в повозку, тянуло назад. Елизавета дернула юбку, верно, зацепившуюся за что-то, но не смогла освободиться, раздраженно обернулась – да так и ахнула, увидав Касьяна, который, ухватив ее за юбку, стоял рядом, едва прикрытый клочьями окровавленной рубахи, глядя на молодую женщину узкими, темными глазами, такими напряженными и угрожающими, что Елизавета замерла, облившись холодным потом. Впрочем, ее оторопь длилась недолго: тотчас перехватила вожжи в левую руку, а правой схватила брошенный на сиденье сук и со всего маху огрела Касьяна по голове.

Раздался ужасный треск... Елизавета даже зажмурилась, думая, что это треснула голова разбойника, но тут руке стало как-то очень легко, и, открыв глаза, она с ужасом увидела, что сук разлетелся на кусочки, а дубовый лоб Касьяна лишь чуть-чуть побагровел. В следующее мгновение она уже была схвачена могучими руками водолива, слишком обессиленная, чтобы сопротивляться, и, понимая, что пришла ее погибель, в голос зарыдала коротким, отчаянным рыданием.

Тут словно бы вихрь прошумел перед ее помутившимся взором, и Елизавета увидела какую-то зеленую тень, которая выметнулась из зарослей и набросилась на Касьяна с такой стремительностью, что он уронил свою жертву, и Елизавета упала навзничь в коляску. Что-то больно ударило под ребро, она снова вскрикнула, теперь от боли... Успела подумать: «Значит, это и вправду был леший», – а потом боль одолела ее и лишила сознания.

9. Наваждение

Елизавета невольно вскинула руку, защищаясь, и ощутила, что полулежит на чем-то неудобном и тряском, закинув голову, а солнце светит ей прямо в лицо.

С трудом владея усталым, затекшим телом, она выпрямилась, села, огляделась – и не поверила своим глазам, увидев, что находится в той же самой неказистой двуколке, которая неспешно влачится по ухабистой лесной дороге, а лошадью правит какой-то человек в длинном зеленом плаще.

Мгновенное чувство облегчения – это живой человек, а никакой не леший! – сменилось в ее душе тревогою: кто этот незнакомец? Впрочем, тотчас от сердца отлегло: кто бы ни был, он избавил ее от Касьяна! И это не Вольной – у незнакомца русые волосы густо припорошены сединой, плечи пошире, да и ростом он повыше Вольного.

Тут Елизавета спохватилась: а не преследуют ли их разбойники? Не слишком ли медленно тащится повозка? Она испуганно оглянулась, а незнакомец, очевидно услышав движение за спиной, сказал, полуобернувшись:

– Не тревожьтесь. От души надеюсь, что сломал этому мерзавцу шею.

– Куда мы едем? – спросила Елизавета, а он только плечами пожал.

– В Любавино, куда же еще? – и небрежным жестом отмел все ее сбивчивые, застенчивые выражения благодарности, так что она смущенно смолкла, не сводя глаз с этой широкой спины, теряясь в догадках, кто ее спаситель.

Насколько она успела рассмотреть, он был одет в серый камзол, такие же панталоны, заправленные в высокие, до колен, мягкие сапоги. Так не одевались окрестные помещики! Платье его было дорогим, ткань тонкой, фасон непривычным. Вдобавок этот зеленый грубошерстный плащ, напоминающий одежду горцев-пастухов где-нибудь в Греции, Италии или Швейцарии... Да и волосы его, спадающие почти до плеч, вопреки моде, не знавшие парика или пудры, выдавали чужака. Мягкий, хрипловатый голос был лишен отрывистого нижегородского оканья, которое всегда смешило Елизавету и казалось речевым баловством. Так холодновато-правильно и слишком чисто мог говорить иноземец, старательно выучившийся по-русски. Все это было очень загадочно!.. Лицо его Елизавета видела только в профиль, да и то лишь мгновение, но все же успела заметить нахмуренные брови, светлые, кажется, голубые глаза, нос с горбинкой и твердый очерк рта. Черная лента, перечеркивавшая лоб, только прибавляла таинственности облику незнакомца.

Что могло привести его в дремучий лес ранним утром? На охотника он никак не походил, да и не ходят на охоту с пистолетами – а рядом с ним на сиденье лежал пистолет. И как он умудрился вовремя прийти на помощь Елизавете? «Что, если это он бежал за мною украдкой от самого Любавина?» – подумала она и тут же едва не рассмеялась вслух: вот уж это вовсе неправдоподобно!

Конечно, проще всего было бы все выспросить у спасителя впрямую, но он никак не выражал желания продолжить разговор, и широкая спина его выдавала такую сосредоточенность, словно править лошадью на тряской дороге было самым трудным делом его жизни, поэтому Елизавета не решилась его потревожить, а откинулась на спинку сиденья, вздохнула – и вверилась своей участи.

Лес проплывал по обеим сторонам дороги сплошными зелеными стенами, шумя, шелестя, простирая ветви к путешественникам, словно норовил приветственно коснуться их. Изредка деревья отступали, открывая просторные луга, ждущие косцов; снова смыкались, снова отступали, перемежая свет и тень столь причудливо, что у Елизаветы слегка закружилась голова.

Елизавета смотрела по сторонам расширенными, изумленными глазами, и чудилось, что все это, многажды виденное раньше, она сейчас видит впервые в жизни. Все вокруг внезапно приобрело почти невыносимую яркость красок, будоражащий нервы аромат. Все пылало, все сверкало! Так уже случалось прежде... давно: унылый, затхлый Елагин дом превращался в светлый терем, когда туда входил высокий юноша с улыбающимися голубыми глазами. И тусклое, задымленное море засияло мириадами солнечных брызг, когда взор Леха Волгаря скрестился со взором Рюкийе.

Но нет, не может, не может этого быть!..

Елизавета вцепилась в твердое деревянное сиденье так, что пальцы свела судорога, и зажмурилась, пытаясь понять, что происходит.

«Опомнись, – сказала себе Елизавета, – опомнись! Алексей погиб, он убит в Сербии!»

Слезы вдруг нахлынули, и она стиснула руки у горла, силясь сдержать громкое рыдание, но восторженное многоцветие мира вновь ослепило ее, как радужная, безумная надежда вдруг ослепляет человека даже на краю гибели.

Было ужасно представить себе разочарование, когда этот человек обернется чужим, незнакомым, ненужным лицом, но лучше все узнать сразу.