Елена Арсеньева - Опальная красавица

– Да не на тебе, дура!

Из шалаша, пыхтя, появился Касьян, волоча за собой какую-то расхристанную фигуру в изодранной рясе. Это был священнослужитель, но столь грязный, ободранный, упившийся, что его можно было назвать только позором церкви, а никак не ее опорою.

– Братцы, – умоляюще прохрипел он, едва шевеля губами и переводя с одного разбойника на другого свои опухшие, налитые кровью глаза. – Смилуйтесь, братцы, поднесите чарочку! Больно крепко блажили вчерась, разгорелась утроба, еще просит.

Он рыгнул, словно подавился словами, а Касьян так же неумолимо волок его за собою:

– Нечего, нечего. У себя живи, как хочется, а в гостях – как велят. Вот окрутишь молодых, тогда хоть упейся.

– Хоть глоточек... – продолжал канючить попик, явно страдающий от жесточайшего похмелья, но, увидав кулак Касьяна у самого своего носа и услыхав его рык: «Отсохни моя рука, если не пришибу тебя на месте!» – как-то весь подобрался, махнул рукой: – А, последняя копейка ребром! – и плаксиво затянул: – Венчается раб божий... как твое имя, чадо? – оборотился он к Вольному, который в это время приблизился к Елизавете и стал рядом с нею навытяжку.

Только теперь до нее дошло, что здесь готовятся свершить Вольной и этот отвратительный Касьян, чей немигающий взор она ощущала всем телом как грубое, грязное прикосновение! Новая насмешка судьбы показалась ей непереносимою. Да что за напасть – каждое ее венчание не то фарс, не то трагедия! Елизавета вновь кинулась к лесу, но была проворно перехвачена Вольным и прижата к его груди, да так крепко, что не могла вздохнуть. Она увидела его лицо близко-близко, и как ни была возмущена и испугана, прикосновение его возбужденного, охваченного желанием тела (он и прежде всегда вспыхивал, как порох, стоило лишь ее коснуться!), его затуманившийся взор на миг сделали ее беспомощной, слабой, но только на миг: упершись локтями в его грудь, она изо всех сил откинулась назад и выкрикнула:

– Никогда! Умру лучше!

– Венчай, отче! – прорычал Касьян, нещадно тряхнув попа. – Григорием его зовут! Ну?!

– Венчается раб божий Григорий рабе божией... как имя, чадо? – пробубнил попик – и едва не испустил дух от нового тычка вовсе рассвирепевшего Касьяна, который явно не знал имени жертвы, а потому ничего больше не мог поделать для ускорения венчания.

– Зачем, зачем? – твердила Елизавета, извиваясь в сильных руках Вольного и пытаясь воззвать к голосу его разума. – Разве этот брак сможет тебя спасти? Тебя же знают, видели сотни людей, тебя кто-нибудь выдаст, и все окажется напрасным!

– Мы уедем отсюда, – пробормотал Вольной, и его глаза показались Елизавете слепыми. – У тебя дом в Санкт-Петербурге, у тебя имение в Малороссии – мы уедем! Или в Италию! Там ты снова будешь любить меня!

Да, Вольной оказался не так прост. Он вовсе не пропускал мимо ушей Елизаветины рассказы и все мотал на ус. Интересно только узнать, откуда он проведал про южнорусские строиловские земли, о которых даже Елизавета имела самые смутные представления? Тут уж, конечно, Улька постаралась, все выказала!

От злости к Елизавете вернулось некое подобие хладнокровия, и она смогла довольно спокойно произнести:

– Снова буду любить?.. Не могу упамятовать, чтоб я тебя когда-нибудь любила!

Да, если б она выкрикнула, выплакала эти слова – он бы не услышал. Самое убийственное было как раз в этом усталом спокойствии, с каким прозвучало сие внезапное признание: не кокетство, не ярость, не мстительность – унылая, бесповоротная правда. Она ударила Вольного, как пуля ударяет человека, извергая его из жизни в смерть – вмиг, враз, с маху... Лицо его обесцветилось, веки опустились, руки разжались, и Елизавета рванулась прочь.

Вольной очнулся почти тотчас, кинулся за ней, но тут Улька, о которой все уже успели позабыть, – настолько незначительными были для присутствующих страсти, раздиравшие ее сердчишко, – вырвалась из своего оцепенения и накинулась на Вольного с истошным криком:

– Не тронь ее!

Елизавета даже споткнулась от неожиданности, но сразу сообразила, что девчонкой движет не забота о ней, а дикая ревность. Оставалось надеяться, что эта ревность придаст ей достаточно сил, чтобы подольше задержать Вольного, и Елизавета решила воспользоваться моментом и как можно скорее скрыться в лесу. Однако она не сделала и нескольких шагов сквозь заросли папоротника, в которых скрывался маленький ключ. Ноги заскользили на подмытых корневищах, она упала, да так и не смогла подняться: сверху внезапно навалилось чье-то тяжелое тело. Елизавета, задохнувшись, на какое-то мгновение лишилась сознания и очнулась от того, что чья-то жесткая рука шарила по ее голым ногам.

Невероятным рывком она извернулась, но только и смогла, что перевернулась на спину, облегчив этим дело своему насильнику, ибо сомнений в намерениях Касьяна, всей своей тушей вдавившего ее в землю, быть не могло.

Увидав его грязное, потное, бородатое лицо, Елизавета в припадке отвращения взвизгнула столь пронзительно, что Касьян на миг оторопел. Она попыталась подтянуть колени, чтобы ударить его в пах, но запуталась в юбках и только и смогла, что локтем уперлась в его горло, заставив разбойника захрипеть и отшатнуться.

Ей враз стало легче, она выскользнула, подбирая юбку, и не сразу поняла, что вовсе не ее слабое усилие отшвырнуло Касьяна: это Вольной подоспел и схватился с ним так яростно, словно никогда не было их совместного бегства с расшивы, скитаний по лесам, страха, совместного злоумышления против графини, – казалось, они родились смертельными врагами и всю жизнь только и мечтали, что погубить друг друга!

«Орлы дерутся, а молодицам перья остаются!» – мелькнула в голове смешная пословица. Нет, Елизавета не собиралась собирать эти перья, не собиралась ждать, чем разрешится схватка этих двух негодяев, ибо Касьян и Вольной были сейчас во всем равны для нее, и об участи своего бывшего любовника, как и об участи Ульки или хмельного попика, она вовсе не тревожилась. Исконное, извечное, богом дарованное непостоянство души всегда помогало ей выжить – вот и теперь оно толкнуло на бегство, и Елизавета, забыв про свой потерянный платок, подоткнула подол за пояс, чтоб не мешался, и вновь вломилась в чащу, как испуганное животное. Она держалась к западу, ибо помнила, что именно туда указывала Улька, говоря о карете, в которой должна путешествовать графиня Строилова со своими «дворовыми».

Елизавета бежала, то и дело оборачиваясь, каждое мгновение ожидая нового нападения, но никого не было, и она припустила во весь дух, без оглядки, надеясь, что оторвалась от преследователей. Тревожило лишь одно: вновь зазвучали обочь шаги, словно кто-то рядом с ее путем так же торопливо ломился сквозь деревья и кусты. Это не могли быть ни Касьян, ни Вольной – те не стали бы таиться. Улька тоже не стала бы мешать бегству соперницы. Попик едва держался на ногах – где ему еще и бежать! Ну, знать, на сей раз это точно леший... «Да черт с ним», – отмахнулась Елизавета, от лешего она уж как-нибудь уйдет, вот от людей уйти бы! На всякий случай она подхватила увесистый кривой сук, споткнувшись о который едва не растянулась плашмя, и, покрепче сжав, погрозила им в ту сторону, откуда слышались шаги. Какая-никакая, а все ж оборона!