Альбер Бланкэ - Война амазонок
ГОНДИ».
В эту минуту коадъютор переходил Рубикон и совершил это со всеми подобающими правилами честности: он вложил в конверт записку королевы со своей. Не любовь ли внушала ему мысль, что искренность есть самая выгодная дипломатия?
Что бы там ни было, но в тот же вечер он получил записку от герцогини Шеврез:
«В полночь, в монастыре Сент-Онорэ».
Коадъютор надел на себя черный костюм, надвинул на глаза шляпу с широкими полями и прямо из своей часовни спустился по витой лестнице во двор. Ночь была темная, никто в доме не обратил внимания на выход коадъютора; притом же всем были известны его таинственные привычки.
Он поспешно вышел на улицу Сен-Тома, где в те времена возвышался замок Шеврез, а от него шагов через сто стоял монастырь Сент-Онорэ. Это место мало посещалось пешеходами и пользовалось недоброю славою в народе. Но Гонди всю свою жизнь хвастался своей храбростью и отвагой, его трудно было напугать. Прошло не более пяти минут, и показалась тихая тень, как кошка пробиравшаяся к нему.
– Монсеньор, не угодно ли вам следовать за мной?
Коадъютор не сомневался в успехе свидания, узнав в этой тени Габери, пажа королевы. Не для шуток решаются призывать к себе такого важного сановника, такого могущественного бунтовщика, каким он считал себя.
Они прошли в Пале-Рояль через двор, наполненный огромными резервуарами, откуда проводилась вода для фонтанов в саду. Потом отворилась дверь, которая привела их по лестнице прямо в часовню.
Королева сидела в больших креслах, усеянных лилиями. Коадъютор при первом взгляде заметил два стула, указывающие места для людей, которые примут участие в совещании. Но королева была одна, она любезно предложила ему садиться.
– Господин коадъютор, – сказала она самым очаровательным голосом, – ваше согласие прийти ко мне доказывает вашу преданность королю и государству. Не сомневаюсь, что вы из первых присоединитесь к моим усилиям, чтобы потушить смуты, волнующие Париж.
– Я готов к услугам вашего величества и обещаю вам содействие моих друзей.
– Они многочисленны и очень отважны, я знаю это. Прошу вас поверить, что я не останусь неблагодарною.
«Высокомерная испанка, видно, очень нуждается во мне», – подумал Гонди, показывая всем видом бескорыстие и смирение.
– Мои друзья разделяют мой образ мыслей и сочтут за счастье пролить свою кровь для общего умиротворения, – сказал он.
– Притом же это умиротворение очень удобно в отсутствие принцев.
– Конечно, теперь меньше людей, которых надо удовлетворить. За исключением герцога Орлеанского…
– Не говорите о нем, вам известно лучше, чем кому-нибудь, что его высочество верноподданнейший слуга своего короля.
Гонди хотел что-то сказать, но дверь отворилась и вошел Мазарини.
– А, наконец вот и господин коадъютор! Как я рад, что опять вижу вас! Сколько на свете есть людей, которые из себя выходят, чтобы нас разлучить.
– Вашему высокопреосвященству известно, что я употреблял все усилия, чтобы не отставать от вас.
– Как хорошо сказано! – воскликнул Мазарини в поддельном восторге от этих слов. – Не позволите ли мне, ваше величество, нарушить уважение к вам?
– Каким это образом? – спросила Анна Австрийская, улыбаясь.
– Позвольте мне в вашем присутствии обнять человека, к которому я питаю столько же уважения, сколько и любви.
– Вы осыпаете меня своими милостями, – сказал смущенный коадъютор.
Кардинал бросился на него и прижал к своей груди с такой силой, что не будь тут крепкого стула, коадъютор упал бы.
– Господин коадъютор, – воскликнул Мазарини, – государыня знает мою мысль и лично подтвердит, что я жалею только об одном – зачем не от меня зависит сейчас же надеть на вас мою красную шапочку.
– Монсеньор, в настоящую минуту есть другая вещь, которая для меня гораздо важнее кардинальского достоинства, гораздо приятнее и полезнее красной шапочки.
– Что же это такое?
– Вы присоединили меня к вашей партии, господин кардинал, и, следовательно, подвергаете меня ненависти принца Кондэ, который, по освобождении из тюрьмы, придет в бешенство и будет только хлопотать о том, как бы погубить меня, покончить со мной.
– Он не будет освобожден, – произнесла королева резким тоном, свойственным женщинам, когда воля их непреклонна.
– Кто знает? – сказал Мазарини, пожимая плечами. – Царственное милосердие так велико!
– Чего желаете вы, монсеньор? – спросила королева.
– Признаюсь вам, государыня, если вы дадите высокое положение одному из моих друзей, то это предохранит меня от мести принцев.
– А этот друг, конечно, герцог Бофор, – заметил Мазарини.
– Действительно так.
– Вы желаете, чтобы он получил после смерти своего отца звание начальника морских сил Франции? Он будет генерал-адмиралом, я вам это обещаю от имени короля, – сказал кардинал.
– А вы получите кардинальскую тиару, – добавила королева.
– Теперь мы рассмотрим ваш план примирения.
Коадъютор предвидел этот вопрос и, вынув из кармана четырехугольную бумагу, разложил ее на столе перед королевой, это был план Парижа. По крайней мере, полчаса прошло за рассматриванием улиц и площадей столицы; отмечались места, наиболее угрожавшие правительству, назначалось, где расставить караулы, а где для предотвращения мятежа собрать войско.
Коадъютор предвидел необходимость отразить удар при распространении известия, что он перешел на сторону двора. Если он сам умел в случае надобности возмутить Париж, то небезызвестно ему было, что господа члены парламента тоже не упустят случая покричать: «Караул! Измена!» – и возмутить чернь против перебежчика.
На том и окончилось свидание. Мазарини еще раз обнял своего врага.
Гонди удалился, кланяясь с таким смирением, какое только осталось у него в запасе от захватившей его радости и торжества.
Когда он ушел, Мазарини подождал несколько мгновений, потом повернулся к королеве и сказал, указывая на дверь:
– Он лжет!
– Что вы хотите этим сказать?
– Объясню это вашему величеству позже, а теперь прощайте.
– Что вы будете делать?
– Буду работать, чтобы укрепить корону, которую этот проклятый поклялся разрушить в свою пользу.
– Но послушайте, кардинал…
– Прошу простить меня, время не терпит.
Анна Австрийская не стала задерживать своего министра, которому верила полностью.
Коадъютор, откланявшись королеве, вышел из Пале-Рояля так же таинственно, как и вошел. Кому удалось бы видеть его в этой прогулке, тот удивился бы, с какой быстротой и ловкостью он шел по этим улицам, наполненным зловонным запахом болот. Он не шел, а точно летел на крыльях надежд – кто головой досягает лучезарных небес, тот, конечно, не обращает внимания на то, что ноги его касаются грязи. Он остановился около человека, стоявшего у входа на Новый мост.
