Энн Жирар - Мадам Пикассо
Впрочем, он обманывал самого себя. Разумеется, он знал правду. Пабло Руис-и-Пикассо мог быть разным человеком – суетным, эгоистичным, требовательным и тщеславным, – но он не был идиотом. Он сыграл свою роль. Честолюбие заставило обоих – его и Аполлинера – нарушить правила, установленные законом.
Это был еще один повод для того, чтобы уехать подальше от столицы с ее дурными веяниями. Он нуждался в переменах и заранее ощущал их неизбежность. Должно было произойти что-то непоправимое.
Приезд Фернанды не ослабил предчувствие грядущей катастрофы, а лишь умножил его проблемы. Она поверила в примирение, и теперь, после совместного возвращения в Париж, со стороны это выглядело именно так. Но их отношения портились день ото дня.
Они вернулись вместе с Фрикой в квартиру на бульваре Клиши, и еще вчера Пикассо был даже рад оказаться там, среди знакомых вещей. Господствующее положение в столовой занимал красивый испанский шкаф с инкрустацией из слоновой кости и перламутра, некогда принадлежавший его отцу. В гостиной размещалась его коллекция африканских масок, старая испанская гитара из Мадрида и мандолина, а также его любимые находки с блошиного рынка.
Но, несмотря на умиротворяющую домашнюю обстановку, Пикассо не мог отделаться от растущего беспокойства. Глядя на квартиру, заполненную вещами, которые определяли его совместную жизнь с Фернандой, он испытывал сдержанное, но неотвязное возмущение. Слава богу, Фернанда хотя бы вывела собаку на прогулку. Кошка и обезьяна свернулись рядом на софе. Такие простодушные, безобидные существа… В тот момент он завидовал им. Ему нужно было время, чтобы собраться с мыслями.
Пикассо провел рукой по волосам, закурил сигарету и тщетно попытался успокоиться. Грохот в ушах был почти оглушительным. Он зажмурился, но водоворот событий последних двух дней лишь резче проступил перед его внутренним взором. Каким патетичным все это казалось теперь! Как будто они с Аполлинером и впрямь могли легко отделаться от такой невероятно глупой затеи! Он подумал о том, как все началось два дня назад.
Аполлинер ждал его возле студии в Бато-Лавуар. Он находился там с того момента, как они вернулись в Париж. Выглядел он как затравленный зверь.
– Что будем делать? – спросил он, пока Пикассо отпирал дверь. Будучи наполовину поляком, он особенно страшился ареста во Франции.
– Никто не знает ничего определенного, не так ли? – ответил Пикассо вопросом на вопрос.
– Ты имеешь в виду что-то такое, что указывало бы на нас обоих? Еще нет. Но, боюсь, это лишь вопрос времени.
Аполлинер вошел в студию, и Фернанда закрыла дверь за ним.
– Кто-то анонимно донес на меня. У полиции есть ордер. Прямо сейчас, пока мы здесь, они ищут улики в моей квартире.
– Что они могут найти? – фыркнул Пикассо с деланой бравадой. – Ты ни в чем не виноват.
– Жери взял другую иберийскую голову, которая хранилась у меня. Помните, она стояла на каминной полке? – Аполлинер указал на два иберийских бюста, по-прежнему стоявших на постаментах в алькове Пикассо. – Он стащил ее у меня, пока вы находились в отъезде, и, судя по всему, лишь дожидался удобного момента, чтобы устроить против меня шантаж. Он отнес бюст в редакцию «Парижского журнала», надеясь доказать, что вору было очень просто стащить и «Мону Лизу». Очевидно, он собирается возложить вину на службу безопасности Лувра. Такому двурушнику, как Жери, будет нетрудно найти способ присвоить награду в сорок тысяч франков, когда картина вернется в музей целой и невредимой.
– Merde! – пробормотала Фернанда, прикрыв губы пальцами.
– Merde, c’est ҫa[33], – повторил Аполлинер. – Нам нужно избавиться от этих двух голов, и побыстрее.
– Что ты предлагаешь с ними сделать, Апо? Вынести их отсюда как ни в чем не бывало и утопить в Сене?
– Точно.
Фернанда застонала и закатила глаза.
– У тебя есть идея получше? – бросил Аполлинер с нотками паники в голосе.
Пикассо обменялся встревоженным взглядом с Фернандой. Ровный летний дождь застучал по застекленной стене студии.
– Какого черта у тебя здесь нет спиртного? – пробубнил Аполлинер и опустился на край кровати в углу комнаты.
– Петля затягивается, Пабло. Я уже давно советовала тебе не брать их, – жестко отрезала Фернанда и покачала головой.
– Ты можешь помолчать? Дай мне подумать!
Да, он хорошо понимал, что не стоило брать эти головы. Но в тот раз самоуверенность одержала верх над здравым смыслом. Пикассо помнил, как убедил себя в том, что имеет право владеть старинными испанскими артефактами. В конце концов, он был испанским художником и создавал новые великие произведения, прославлявшие его родину. Здесь, во Франции, они хранились бы за какой-нибудь пыльной витриной или в чулане.
Следующие несколько часов промелькнули как одно ужасное мгновение. Пикассо и Аполлинер убрали реликвии в чемодан и поспешили на Монмартр. Они пересаживались с одного экипажа на другой, не осмеливаясь говорить друг с другом из страха, что кто-нибудь может подслушать или даже почувствовать их вину. На закате, когда они прибыли на Пон-Нёф, мост был запружен народом. Но они не смогли осуществить задуманное. Пикассо обильно потел, а у Аполлинера на глазах показались слезы, когда они миновали итальянского уличного музыканта, выводившего новую песню со словами «L’as tu vu la Joconde?»[34]. Весь Париж говорил о краже.
По крайней мере, они совершили один правильный поступок после того, как ушли прочь от Сены. Они организовали анонимную доставку иберийских голов в редакцию «Парижского журнала» и молились лишь о том, чтобы это успокоило всеобщую суматоху. На прощание Аполлинер обнял друга.
– Как думаешь, все будет хорошо? – спросил он, надвинув на глаза фетровую шляпу с широкими полями.
– Разумеется, амиго. Все будет замечательно.
– Может быть, теперь мы наконец пойдем? – осведомилась Фернанда, нетерпеливо оглядываясь по сторонам. – У нас заказан столик для ланча, а туда еще нужно добраться через полгорода. Вы оба задолжали мне куда больше, чем один хороший обед. Кстати, Пабло, мне приглянулось одно кольцо…
Когда они попрощались, Аполлинер ухватил художника за руку.
– Ты действительно веришь, что все будет хорошо?
Пикассо выдернул руку.
– Я всегда верю тому, что говорю.
Теперь, через два дня, он по-прежнему ощущал холодок пережитого ужаса. Час назад Аполлинера арестовали; оба догадывались, что так и случится. В полиции с ним не станут церемониться, учитывая ценность шедевра, а Гийом был слабым человеком. Он постарается не впутывать Пикассо, но в конце концов все-таки сделает это. Нечаянная оговорка, отчаянная мольба об освобождении, и он выдаст своего друга.
