Энн Жирар - Мадам Пикассо
Пикассо сделал последнюю затяжку, раздавил окурок в пепельнице и тут же закурил следующую сигарету. Он подумал, что стоит завязать с курением, но знал, что прямо сейчас этого он ни за что не сделает. Едкий дым, наполнявший легкие, напоминал о том, каким он был глупцом.
В Сере Пикассо предпринял искреннюю попытку помириться с Фернандой, несмотря на предлог, который он использовал для встречи с ней. Но сейчас, когда его мир распадался на части, а карьеру ожидал неминуемый крах, он еще глубже понимал, что ему нужен настоящий партнер. Он нуждался в человеке, который поможет ему пережить эти трудные времена и удержит его от новых искушений. Он больше не мог выносить насмешки над своей растущей славой и попытки воспользоваться ею в чужих интересах. После многих бурных лет он отчаянно нуждался в ком-то, кто позволит ему свободно творить и радоваться своему творчеству. Без этого он просто не переживет предстоящих испытаний.
Глава 15
Ева продолжала пожинать плоды своих первых успехов в Париже. Сначала она была осторожной и неуверенной, но теперь с нетерпением ожидала любой возможности создавать и усовершенствовать костюмы для актрис. Раньше она даже не рассматривала возможность такой карьеры, но обнаружила в себе скрытый портновский талант и успела полюбить эту новую работу.
Она упорно трудилась и теперь стала незаменимой мастерицей в «Мулен Руж». Все актрисы полагались на нее, особенно Мистангет, и хотя Ева когда-то считала ее высокомерной парижанкой, теперь они стали настоящими подругами. Сейчас, когда между ними существовало полное доверие, они беседовали, шутили и смеялись вместе. Женщины по-прежнему были далеко не равны по своему положению, но хорошо понимали друг друга, и Ева обнаружила в Мистангет такую же щедрую и ранимую душу, которая была очень похожа на ее собственную.
Недавно Мистангет пригласила подругу пройтись по магазинам, и та с радостью согласилась. В модных шляпах-«колокольчиках», перчатках и туфлях на низком каблуке женщины прогуливались по бульвару дю Пале на острове Ситэ. Проходя мимо собора Нотр-Дам, они от души хихикали и сплетничали, освобожденные от строгих требований «Мулен Руж».
– Так что мы делаем на острове? – спросила Ева. – Разве здесь есть модные магазины?
– У меня для тебя сюрприз, – ответила Мистангет, когда они приблизились к красивой витрине на другой стороне улицы от красивой церкви Сан-Шапель и остановились у лакированной черной двери под красным навесом. – Я собираюсь представить тебя самому шикарному парикмахеру в мире. Его клиентка Сара Бернар, но ты никому не должна говорить об этом. Антуан поведал мне об этом при условии строжайшей секретности.
– Антуан де Пари?
– Ты слышала о нем?
Это было все равно что спрашивать, слышала ли она о короле Англии. В Париже Антуан был такой же знаменитостью, как и некоторые из его клиентов. Он был известен как создатель короткой женской стрижки с челочкой, которая была последним воплощением моды. Все хотели иметь такую стрижку, но лишь немногие могли даже подумать о том, чтобы сделать ее у Антуана.
– Мне очень жаль, но я… я не могу себе этого позволить.
– Я же сказала, ma petite, что остаюсь в огромном долгу перед тобой за все, что ты сделала. Ты дважды спасла меня от мсье Оллера, хотя была не обязана это делать. Мы с тобой одной породы… ну, или почти одной. Ты моя подруга, и я хочу сделать тебе подарок.
Когда они вошли внутрь, маленький салон напоминал пчелиный улей. Высокий и элегантный мужчина с седеющими волосами, яркими голубыми глазами и щеточкой усов сразу же направился к ним. Он показался Еве образцовым парижанином.
– Ma cherie, Мистангет, – произнес он, обнимая актрису.
Несмотря на модное синее платье с маленькими латунными пуговицами и вполне приличный общий вид, Ева была страшно смущена.
– Антуан, вот девушка, о которой я говорила: моя подруга, мадемуазель Умбер.
– Charmant[35], – вежливо сказал он, взял Еву за руку и заставил повернуться перед собой. – Понимаю, что вы имеете в виду. Настала пора перемен. Она достаточно молода и миниатюрна, чтобы это сработало. Да, мой новый стиль блестяще подойдет для нее. Ну что, приступим?
Что бы мастер ни собирался сделать с ней, Ева была готова подчиниться. В конце концов, если она чувствовала себя другим человеком, то могла и выглядеть по-другому. Поэтому она кивнула, улыбнулась и приготовилась наслаждаться каждым мгновением этого поразительного действа.
– Поверить не могу, как ты изменилась! – радостно объявила Мистангет, когда они повернули за угол на улице Лютеции.
Ева ощущала себя почти невесомой, соблазнительной и невероятно привлекательной; ее каштановая челка блестела под ярким солнцем и покачивалась в такт их шагам. Теперь она чувствовала себя настоящей парижанкой.
Когда они проходили мимо внушительного Дворца правосудия, то увидели, как омнибус, следовавший по маршруту от площади Пигаль до Парижского винного двора, остановился для высадки пассажиров. Полицейский в мундире, кепи и длинном плаще держал за руку темноволосого мужчину в наручниках. Девушки не видели его лица, но, судя по опущенной голове и сгорбленным плечам, ему было не до веселья.
– Пошли! – крикнул полицейский.
Мистангет крепко сжала руку Евы, как будто арестант мог вырваться на свободу и побежать к ним через улицу. Мысль была абсурдной, но в большом городе происходили и более опасные вещи.
Когда охранник обводил задержанного вокруг омнибуса, Ева и Мистангет смогли лучше разглядеть его, и в следующий момент ее как будто ударили под дых. Она была рада, что Мистангет держит ее за руку, потому что у нее подгибались колени, и она была готова в любой момент рухнуть на мостовую.
Арестантом был Пабло Пикассо.
– Только посмотрите на это! – голос Мистангет донесся до Евы словно с другого конца длинной трубы. Все, что происходило в следующие мгновения, казалось замедленной съемкой. Сначала она увидела его волосы, черные как вороново крыло, с длинной прядью, спадавшей на лоб. Мешковатые серые штаны и бежевый вельветовый пиджак делали его увальнем. Когда он вышел на мостовую, Ева заметила серебристый отблеск. Наручники! Боже, это было ужасно. С Пабло Пикассо обращались как с обычным преступником.
Хорошо, что поблизости хотя бы не было фотографов, которые роились, как пчелы, при аресте Аполлинера. Его фотографии – сутулый великан с грустными глазами, которые казались ей такими добрыми, – красовались на первых полосах всех французских газет. Она не представляла, насколько это было унизительно для ее любимого поэта.
