Анна О’Брайен - Меч и корона
Винил ли меня Людовик?
Нет, он ни в чем меня не винил. Сам он считал, что потерю навлек некий безымянный, неведомый грех, в коем он не покаялся, и оттого снова стал проводить долгие часы на коленях, вымаливая у Бога прощение.
Возможно, так оно и было. Или же то был мой грех?
Когда я рыдала, когда боль была почти невыносимой, меня держала за руку Агнесса, а не Людовик, которому вход в комнату роженицы был закрыт, как и всем мужчинам.
— Что говорят во дворце, Агнесса? — поинтересовалась я, когда горе немного притупилось, уступая место пустоте окружающей меня действительности.
Она поджала губы.
— Кого винят теперь? — не отставала я от нее.
— Дитя родилось преждевременно, — красноречиво пожала она плечами. — Виновата в этом всегда бывает только женщина. Таково бремя, возложенное на нас.
Едкий ответ, но не лишенный сочувствия. Я понимала, что она права.
Что же до Людовика, то отчаяние повергло его на колени, однако не помешало найти время и прогнать от двора Маркабрю. Я не знала, что моего трубадура больше нет при дворе, пока не стала выходить из своих покоев. Лишь тогда мне передали, что Людовик отослал его назад в Пуатье — с тем условием, что в Париж он никогда не воротится. Мне очень не хватало его, не хватало яркого южного колорита его стихов, не хватало музыки, которая помогла бы мне, наверное, залечить свои раны. Душа моя болела, но в душе я боль и скрывала. С Людовиком на эту тему я даже не заговаривала. Он намеренно отомстил мне таким образом. А я считала его не способным на такое.
Мне кажется, именно в те дни мое сердце стало ожесточаться против короля Франции.
Глава седьмая
Опасности я не замечала, но вдруг где-то споткнулась и оказалась на скользком склоне, который грозил увлечь меня в разверзшуюся бездну. Во всем виновата я сама. Если бы все мои мысли не были так поглощены потерей ребенка и невниманием Людовика, я бы ни за что не забыла об Аэлите. Да и какое зло могло приключиться с нею в Пуатье, где все ее знали и любили? Вообще-то мне бы следовало помнить, что она — натура чересчур страстная, до самозабвения. Но если уж говорить по справедливости, я даже и представить себе не могла, каковы окажутся последствия той свободы, какой она пользовалась в Пуатье.
В Париж она возвратилась, сияя от счастья; давно ее такой не видела.
— Аэлита! — Мы крепко обнялись. — Я скучала по тебе…
— Прости меня, Элеонора. Мне следовало находиться здесь.
— А что ты такого натворила? — Я присмотрелась к ней внимательнее, с проснувшимися внезапно подозрениями. — Что-то ты выглядишь не в меру довольной.
— Ах, Элеонора! Я влюблена.
— И кто же из трубадуров на этот раз?
Я рассмеялась, почувствовав, что на душе стало немного легче.
— Никто. — Ее лицо стало очень серьезным и непривычно взрослым. — Я влюблена в Рауля де Вермандуа. Я желаю его. Хочу стать его женой, и, Бог свидетель, он тоже стремится ко мне. Ты нам поможешь?
Рауль де Вермандуа! Тот мужчина, на которого Аэлита положила глаз еще на моем брачном пиру. Граф Рауль, сенешаль Франции, у жены которого такие влиятельные родственники. Аэлиту пора было выдавать замуж, я давно ей об этом говорила, однако она тогда и слушать ничего не захотела. А отчего? Оттого, что мечтала о Рауле де Вермандуа. А почему она осталась в Пуатье? Да чтобы быть с ним рядом: Людовик приказал ему остаться там, за всем наблюдать и душить в зародыше любой возможный мятеж.
Сейчас Аэлита говорила требовательно, а пальцы ее крепко сжали мою руку:
— Я люблю Рауля Вермандуа.
Такие простые слова, но они стали началом таких страшных бед, каких я и вообразить себе не могла. Не могла даже подумать, что именно Аэлита невольно причинит мне столько горя. Я ведь хотела как лучше. Я только стремилась к тому, чтобы она была счастлива, чтобы достигла в этой жизни того, чего мне не удалось, чтобы рядом с ней был мужчина любимый и любящий. Я не предвидела тогда, какие несчастья это навлечет на нее, на Людовика, на меня. Почему не предвидела? Да потому, что никто тогда не был в состоянии этого предугадать.
— Расскажи мне все, — попросила я.
И она рассказала, с сияющими глазами, не в силах усидеть на месте, а в каждом слове так и бурлила неистовая страсть. Все произошло, как я уже и сама догадалась, в Пуату. В конце лета, когда стояли ясные погожие дни, самое подходящее время для охоты, когда нет никаких забот, а до вечера далеко. В эти дни все и решилось. Аэлита и граф Рауль, почувствовав, что на них не устремлено слишком много заинтересованных пристальных взглядов, перестали притворяться, будто их не влечет друг к другу какая-то неведомая сила.
Я привела ей все возможные доводы. В подобную связь она не может вступить с завязанными глазами.
— Он женат, Аэлита.
— Знаю.
— А у его жены очень влиятельные родственники. И у графа есть дети.
— И это я знаю.
— Да ведь он по возрасту тебе в дедушки годится!
— Он меня любит. И он гораздо больше мужчина, нежели Людовик!
Это было верно. Я вздохнула.
— А отчего ты так уверена, что он не влюблен в твое приданое сильнее, чем в твою душу и тело?
Аэлита была женщиной богатой, желанной невестой для любого, ибо ей принадлежали обширные имения в Нормандии и в Бургундии. Глупец был бы Вермандуа, если бы не видел, какую выгоду сулит брак с Аэлитой.
— Ему очень нравятся и моя душа, и тело.
Она зарделась.
Вот, значит, как. Я постаралась не показать, насколько потрясло меня то, чем сестренка занималась в Пуату.
— Ты с ним спала?
— Да уж чаще, чем ты с Людовиком! — ответила она язвительно, с чрезмерной, на мой взгляд, проницательностью. — Во всяком случае, когда Рауль смотрит на меня, то видно, что он желает меня как женщину, а не поклоняется, словно Мадонне.
— Аэлита!
— Но это же правда!
Возможно, и правда, только признавать ее мне вовсе не хотелось.
— Ну, пожалуйста, Элеонора, — гнула свою линию Аэлита, целиком поглощенная собственными заботами, — поговори с Людовиком. Заручись его поддержкой.
— Граф женат, Аэлита.
Мне казалось, что я забиваю последний гвоздь в гроб, где будет отныне покоиться любовь Аэлиты.
— Так Рауль разведется со своей женой! — воскликнула она нетерпеливо, совсем по-детски, хоть и старалась изображать из себя взрослую. — Если его поддержит Людовик, отчего бы ему и не обрести свободу? А церковь даст свое согласие.
— Ты в этом так уверена, Эли?
— Уверена. Рауль вернулся в Париж вместе со мной. Я люблю его. — Она вея просто светилась от счастья. — Или ты хочешь лишить меня права на любовь только потому, что тебе самой ее, считай, не досталось?
