Анна О’Брайен - Меч и корона
О таких вещах я до тех пор ни с кем не говорила, даже с сестрой. Разве может гордая женщина признать, что мужчина, за которого она вышла замуж, почти не переносит близости с нею? Но сколь справедливо ее обвинение. Зависть! Удар попал точно в цель, под дых, и мне стало совестно. Как я могла отказать сестре в своем благословении? Пообещала ей разведать, как отнесется к этому Людовик, но вскоре выяснилось, что в том не было нужды. Граф Рауль сам изложил это дело Людовику за кружкой пива. Король урвал время от своего ежедневного общения со Всевышним, явился ко мне и стал жаловаться на легкомыслие моей сестры и ее сомнительные нравственные устои.
— Незачем и говорить, что я всего этого не одобряю, — заявил он, сжав лежавшую на колене руку в кулак и хмуро глядя на меня.
— Отчего же? — Я заканчивала свой туалет и выбирала из шкатулки подходящие украшения. — Они ведь любят друг друга.
— Это мне и Вермандуа говорит. Он угрожает бросить жену с детьми и уехать с Аэлитой куда-нибудь подальше, понравится мне это или нет.
— И что же вы собираетесь со всем этим делать, Людовик?
Для меня вдруг стало очень важно добиться для Аэлиты возможности счастья. И если искать виноватых в том, что последовало дальше, то я не могу утверждать, будто совершенно ни в чем не повинна. Ибо я наблюдала Аэлиту и Рауля, когда они были вместе, на людях, и дивилась той скрытой страсти, которая связывала их. Возможно, Рауль был стареющим волком, но при этом он оставался волком, могучим и полным жизни. А то неистовое влечение, какое вспыхивало в их встретившихся взглядах, повергало меня в дрожь. Неизменно учтивый и почтительный, граф Рауль лишь слегка касался руки Аэлиты, но в голосе его сквозила такая нежность, он бросал на нее такие пламенные взгляды, что весь двор ясно видел его чувства. Да, они и вправду любили друг друга.
А что оставалось у меня?
Ничего. Сколько прошло времени с тех пор, как Людовик в последний раз прикасался ко мне? Желания сжигали меня. И в сердце моем, и на ложе была пустыня, голая, без единого ростка, и помочь себе я была не в силах. Я едва удерживалась от рыданий, напоминая себе, что герцогине Аквитанской слезы не к лицу. Эти двое взялись за дело, чтобы добиться своего, а я могу хотя бы сделать то, что не во власти Аэлиты. Получит она столь желанный ей брак, получит своего любимого. Все, что нужно для этого сделать мне — открыть Людовику глаза на то, какие выгоды это принесет ему и всей Франции.
На лбу у Людовика собрались морщины, как всегда в минуты тревоги и неуверенности.
— Рауль утверждает, что первый брак его противоречит закону. Он и его жена приходятся друг другу четвероюродными братом и сестрой, а никакого специального разрешения на венчание они не испрашивали. Поэтому он мог бы потребовать признания такого брака недействительным.
— Это мне известно.
Церковные законы относительно кровосмешения были сущей трясиной, которая засасывала неосторожных. Никто не имел права вступать в брак с родственником до четвертого колена включительно. Без специального разрешения, которое огорченные молодые могли купить у папы только за щедрую плату золотом, такой брак считался недействительным.
— Мне представляется, что вам следует поддержать Вермандуа.
— У меня нет никакого желания связываться с папой…
Я видела, как Людовик стремится уйти от решения, едва ли не буквально, но я уже знала, как нужно вести короля, словно пойманную на крючок рыбку.
— Но, Людовик, вы ведь не можете не понимать…
— Понимать что?
Я надела на палец красивый перстень с аметистом и наклонилась со своего кресла, схватила Людовика за рукав.
— Вы разве не подумали о родственных связях жены Рауля? Она ведь приходится сестрой графу Теобальду Шампанскому.
Шампань!
Похоже, я поймала Людовика на крючок: если он кого и ненавидел, так это Теобальда, графа Шампанского — того самого, который открыто отказался поддержать короля в походе на Тулузу, окончившемся столь плачевно. Он, таким образом, не исполнил своего вассального долга — предоставлять воинов сюзерену. И если Людовик кого и винил за свой жалкий провал под Тулузой, так именно непокорного вассала, Теобальда Шампанского.
Вот удача!
Людовик захлопал глазами. Мою наживку он заглотнул, а что из этого следует, было видно по его глазам: посредством поддержки нового брака Вермандуа он получал возможность досадить своему личному врагу. Я, с великолепным самообладанием, молча выжидала.
— Сестрица графа Шампанского, вот как? — пробормотал король.
— Конечно. Так поддержите вы Вермандуа и Аэлиту?
Я чуть не мурлыкала от удовольствия. Кашу я заварила (это я-то, в жизни ничего не варившая), теперь надо подождать, пока она поспеет. Да ну! Не больше десяти мгновений понадобилось, чтобы эта каша забурлила.
— Да, поддержу! — вскричал Людовик. — Поддержу! Я немедленно созову епископов Франции, чтобы они объявили брак Вермандуа недействительным.
— Графу Шампанскому это не понравится.
Я протянула Людовику руку, чтобы он застегнул на моем запястье браслет, усаженный аметистами. Это он сделал быстро и толково, словно надел уздечку на лошадь, а мысли его уже были далеко: он обдумывал и рассчитывал.
— Да уж думаю, не понравится.
Людовик улыбнулся, весьма кровожадно для своего характера.
Он сделал, как сказал: нашел трех послушных епископов, которые согласились объявить брак недействительным на основании кровосмешения в третьей степени родства. Те же епископы едва ли не на одном дыхании сочетали Аэлиту и Вермандуа законным браком.
Все это вызывало у меня высшую степень удовлетворения.
Мы радостно отпраздновали свершившееся событие. Аэлита сияла от счастья. Граф ходил высоко задрав нос. Нытье аббата Сюжера оставили без внимания. Людовик отпраздновал свою личную победу над графом Теобальдом Шампанским, осушив больше кубков вина, чем обычно. Быть может, это и оказало на него влияние, послужило своего рода стимулом? Само вино или же восторг от великолепно организованной мести? В ту ночь он пришел ко мне на ложе и взял меня, как положено мужчине брать женщину. Сердце у меня радостно затрепетало. Разве он не сможет стать таким мужем, которого я хотела для себя?
Ах, но последствия! Наверное, нельзя было допускать, чтобы меня так ослепили счастье сестры и проснувшаяся мужественность Людовика. Почему же я не разглядела того, что должно было казаться очевидным любому, кроме самых неповоротливых умом?
Политические последствия были быстрыми и катастрофическими.
Отвергнутая супруга Вермандуа вместе с детьми отправилась во владения своего брата, в Шампань, отдала себя под его покровительство и стала громко возмущаться незаконностью принятого епископами решения. Граф Теобальд обратился к папе — тогда папский престол занимал Иннокентий[37], коварный, как и все папы, на мой взгляд. Теобальд утверждал, что мы с Людовиком принудили епископов принять такое решение; полагаю, Людовик именно так и поступил, однако обвинять его столь открыто и столь злобно не было проявлением мудрости.
