Осип Назарук - Роксолана

Внезапно шевельнулась тайная мысль, которой он устыдился. Эта мысль неосознанно была с ним еще вчера, но теперь стала острой и настойчивой, стремительно завладела всем его существом и чувствами, прокатилась горячей волной по его челу, лицу, груди, рукам и ногам. От нее султану стало так жарко, что его пересохшие губы невольно приоткрылись.

Только тогда он осознал, что им владеет страсть. К чужеземке. Невольнице. Христианке! К ней одной!..

И припомнились ее слова о чаше с красным вином. Нет, он еще никогда не пил этого багряного напитка, на который Пророк наложил запрет, но знал, что он творит с людьми. Это почти как любовь. Но любовь сильнее и крепче!..

Мысль, которой он недавно стыдился, все явственней рвалась к поверхности его сознания и тащила за собой другую, которой он стыдился еще больше. Первая была такой же, как у любого молодого мужчины. А вторая… вторая лукаво подсказывала: а не использовать ли для достижения желанной цели принуждение, для которого у него есть все средства?

От этой мысли Сулейман даже побагровел. Он, возможно, мог бы это сделать с любой другой строптивой обитательницей гарема, но не с той, которая умеет так спокойно смотреть и ссылаться на важные для него, а не для нее положения Корана!.. Но он так хотел ее любить…

Вслед за этими мыслями явилась третья, уже совсем отчаянная. Что, если эта невольница решит настоять на своем и никогда не будет принадлежать ему, несмотря на то, что евнухи уже причислили ее к женщинам, которых коснулась рука султана?

Он нервно хлопнул в ладоши.

В покое тотчас возник немой телохранитель.

– Позвать сюда кизляр-агу!

Бесконечно долгим показалось ему время, пока явился высший чиновник гарема. Он внимательно взглянул в изменившееся лицо падишаха и низко склонился, почти коснувшись лбом пола.

– Где находится та, с которой я виделся вчера вечером? – спросил султан, принимая равнодушный вид, но чувствуя при этом, что ему не хватает воздуха.

– Благословенная Роксолана Хуррем, как велит обычай, была отделена сразу же после того, как покинула угловой будуар, и получила в свое распоряжение достаточно служанок и евнухов. Сейчас она одевается и выглядит, как солнце на ветке цветущего жасмина, – ответил чиновник, уже понявший, что султан охвачен страстью к новой возлюбленной.

Молодой Сулейман так смутился, что промолчал в ответ. Ему пришлось отвернуться к окну, чтобы слуга не заметил его замешательства. Известие о том, что она облачается в новую одежду, вернуло ему надежду на то, что чужестранка рано или поздно покорится. Но он опасался того впечатления, которое она вызовет у него в ином обличье. А еще – унижения, в том случае если не овладеет ею, когда все вокруг уже знают, что он чувствует… Ведь он – господин трех частей света!

Внезапно ему пришла в голову счастливая мысль. Он сказал:

– Пусть явится ко мне Мухиэддин-мударрис[87]!

Кизляр-ага низко поклонился и покинул покой.

Он еще спешил к дому улемов, а в это время уже весь дворец знал, что первой в гареме вот-вот станет бледная чужестранка, невольница Хуррем, христианская собака. И зашипела ненависть в коридорах, покоях и парках сераля, как ядовитая гадина, ползущая, извиваясь, среди чудесных цветов.

Султану казалось, что время стоит, хотя в песочных часах на его столе безостановочно, как всегда, бежала струйка золотого песка.

Он нетерпеливо расхаживал по своим покоям и еще дважды посылал слуг поторопить старого улема. А во дворце тем временем правоверные молилились за своего благочестивого султана, который, несмотря на страсть к христианской невольнице, не прикасается к ней, доколе не осенит ее вера Пророка.

Наконец в покой султана вступил старый улем Мухиэддин и приветствовал владыку словами:

– Стражу Корана, десятому султану Османов благословение и поклон от коллегии имамов, хатибов[88] и улемов!

Молодой Сулейман небрежно отмахнулся, уселся на шелковую подушку и подал священнослужителю знак, что тот также может присесть. Старый улем трижды поклонился наместнику Пророка, благодаря за оказанную честь, и сел ниже, лицом к халифу.

Сулейман сразу, без всяких предисловий, начал:

– Доверяю тебе, почтенный Мухиэддин, и нуждаюсь в твоем совете вот по какому делу. Мое сердце пленила христианская невольница великой красоты и ума. Как высший из стражей Корана, не хочу преступать его заветов и брать ее силой. Но и она не уступит мне по доброй воле, ибо вера ее этого не дозволяет… Просвети ее сердце праведной верой Пророка!

Старый Мухиэддин, любивший Сулеймана как родного сына, задумался, да так глубоко, что его серебряная борода коснулась пола. Спустя минуту он проговорил:

– Ты – величайшая надежда народа Османов, и солнце твоего счастья ничто не должно затмить! Но именно поэтому я не могу сделать то, о чем ты просишь, и что я сделал бы для любого другого правоверного…

– Почему? – удивленно спросил Сулейман.

– Мой друг и великий ученый, муфтий[89] Кемаль-паша, вместе с которым когда-нибудь сойдет во гроб вся мудрость этого мира, говорит: «Даже величайший лекарь не возьмется вправить вывихнутый сустав собственному ребенку». Прости меня, надежда Османов! Не лести ради говорю я, что почитаю тебя больше, чем родного сына. И потому не берусь исцелить твое раненое сердце…

Молодой Сулейман с признательностью, но и не без досады, взглянул на старого философа, затем спросил:

– А кто же, посоветуй, мог бы оказать мне эту услугу?

– Предоставь это дело коллегии улемов.

– Нет. Это займет слишком много времени, – нетерпеливо возразил султан.

Старый Мухиэддин снова умолк. И лишь спустя некоторое время без особой уверенности проговорил:

– Тогда, может, уполномочишь меня обсудить это дело с христианским патриархом?

– С христианским патриархом? Разве станет он обращать христианку в ислам? – в голосе молодого султана прозвучало нескрываемое удивление.

– Конечно, нет. Но он может указать такого человека, который сделает это лучше, чем все улемы. Не забывай, падишах, что Аллах вручил тебе власть и над христианами, и они ради смягчения сердца твоего, возможно, и пойдут на то, чтобы пожертвовать одной душой…

Молодой султан немного подумал и произнес:

– Муфтий Кемаль-паша недаром считает тебя своим другом. Пусть будет по твоему слову. Но не тяни с этим – дорога каждая минута.

Аудиенция завершилась.

Еще до того, как окончился этот день, Мухиэддин-мударрис снова вошел в покои султана.