Осип Назарук - Роксолана
Молодой Сулейман слушал ее очень внимательно. Не только смысл речи девушки привлек его, но и ее свободная манера изложения. Уж таковы люди: даже если на всем свете их осталось бы всего трое, то и тогда один из них пожелал бы возвыситься над другими, но все равно в каждом без исключения человеке живет естественное стремление к равенству или, хотя бы, к его иллюзии. Есть это стремление у царя и нищего, у старца и ребенка, ибо в нем проявляется вечная истина о равенстве всех пред лицом Бога.
В своем окружении султан был начисто лишен этого, равным он чувствовал себя разве что с матерью, поэтому с немалым удовольствием услышал от своей служанки: «Будь повежливее!»
Но как только Настуся закончила говорить, он вновь набросился на нее, то и дело повторяя:
– Нет у меня возлюбленной жены! Нет, но, может, и будет…
Настуся не знала, известно ли султану легендарное пророчество, касающееся его судьбы. Но что-то нашептывало ей, что не следует спрашивать его об этом.
Она сопротивлялась – и с успехом – до тех пор, пока из окна, со стороны спрятанных в углублении дворцовой стены Ворот янычаров не донеслись голоса улемов[85], произносящих особые молитвы. Ибо в круговороте времен близился великий для Османской державы день, когда много лет назад турецкое воинство ворвалось в византийскую столицу. В память об этом и молились улемы перед рассветом.
Султан, возмущенный ее упрямством до глубины души, все-таки сумел победить себя. Поднялся, посрамленный, и отправился отдать должное Аллаху и его Пророку.
Настуся глубоко вздохнула и стала приводить в порядок волосы и одежду. А когда выходила из углового будуара с опущенными глазами, серебряный пояс Ориона сиял высоко над стройными минаретами Стамбула, – и низко кланялись чернокожие евнухи молодой служанке в султанских палатах…
Глава IX
И началась борьба невольницы с владыкой трех частей света
Исход борьбы никогда не определен заранее. Поэтому в самом отчаянном положении не теряй надежды на победу
1Глубоко взволнованная неожиданным свиданием с владыкой всего исламского Востока, Настуся возвращалась в свою каморку. По пути, словно сквозь пелену, замечала, как низко и почтительно кланяются ей те же слуги и начальники гарема, которые прежде не обращали на нее ни малейшего внимания. Даже когда отдавали приказы – будто погоняли бессловесную упряжную животину.
Она отвечала на поклоны едва заметно, ибо все еще не была уверена, действительно ли изменилось ее положение и нет ли в этих поклонах насмешки или, хуже того, – глумления гаремной прислуги. Однако разум подсказывал, что это не так.
И пока шла по длинным коридорам и переходам, чудилось ей, что весь гарем не спит и не спал в ту ночь ни минуты. Тут и там как бы случайно шевелились и приподнимались шелковые и ковровые занавеси, отделявшие покои от коридора, оттуда выглядывали горящие любопытством лица – невольниц, одалисок и даже жен султана. Этим она кланялась так, как дворцовый этикет предписывал кланяться служанкам низшего ранга. Кожей чувствовала взгляды их удивленных глаз – полные не то зависти, не то затаенной ненависти…
Каждый нерв ее звенел от напряжения, а душа пребывала в смятении. Она не знала, как ступить, что делать с собственными руками, как держать голову. Будто ей приходилось идти между двумя рядами пылающих огней и палачей с розгами. Сил едва хватило, чтобы сдержать подступающие к горлу слезы.
А когда оказалась у входа в свою каморку, увидела самого кизляр-агу, а при нем толпу гаремных слуг: несколько черных евнухов стояли с лектикой наготове, рядом толпились белые невольники и особняком сгрудились чернокожие невольницы из другого крыла гарема, так как ни одну из них Настуся раньше не видела.
Невольно склонилась перед кизляр-агой, но тот поклонился еще ниже и обратился к ней: «О хатун![86]». Вместе с начальником гарема, носившим титул визиря, с величайшим почтением кланялись и слуги.
Ей ли было не знать, что обращение «хатун» не имеет к ней никакого отношения! Она как была, так и осталась невольницей, ведь для того, чтобы быть исключенной из рабского сословия, требовался формальный акт, подписанный ее владельцем. И снова у нее возникло ощущение какой-то насмешки, но тут кизляр-ага почтительно проговорил:
– Да будет благословенно имя твое, хатун, и да внесет Аллах вместе с тобой добро и милосердие в светлый дом падишаха! Перед тобой – твои слуги. А сейчас мы сопроводим тебя в твои покои, ибо негоже, чтобы ты оставалась в этой каморке после того, как взял тебя за руку велкий султан Османов!
Он жестом указал на закрытую лектику, призывая ее садиться. Окончательно растерявшись, Настуся хотела было прихватить свою убогую одежку, но кизляр-ага мгновенно уловил ее намерение и проговорил:
– Все твои вещи, о хатун, уже в лектике!..
Это было бы огромным облегчением – спрятаться за занавесками носилок от бесчисленных глаз. Но какое-то странное чувство, похожее на стыд, заставило ее отказаться сесть в лектику, и она предпочла идти пешком вместо того, чтобы ее несли слуги.
В сопровождении кизляр-аги она шла длинными коридорами, а ее лицо заливала краска смущения. Из-за этого позже она не могла вспомнить ничего из того, что видела по пути. Кажется, перед уходом она хотела попрощаться со своей госпожой, которая обращалась с ней без особой жестокости. Однако умудренный опытом кизляр-ага предугадал и это ее желание и шепнул:
– Лучше в другой раз…
Оказавшись в предназначенных для нее покоях, Настуся глубоко вздохнула и окинула их взглядом. Эти несколько комнат были отделаны и украшены гораздо пышнее, чем у ее прежней госпожи, и наполнены легким ароматом ладана. И все это, подумала она, благодаря долгой беседе с падишахом… или, может, его взволнованному виду, когда он покидал угловой будуар, где провел ночь, чего не могли не заметить слуги.
– Если эти покои не придутся тебе по душе, о хатун, ты можешь получить другие, – внушительно произнес кизляр-ага.
– О, нет, они просто чудесные! – воскликнула Настуся, выглядывая в окно.
В саду уже светало, в кронах деревьев возились и щебетали ранние птицы.
– Благодарю тебя за первое доброе слово, хатун! – сказал довольный чиновник. – И буду стараться, чтобы все твои желания всегда исполнялись.
Он подал знак евнухам и слугам – и все они вышли, за исключением двух невольниц-горничных, приставленных одевать и раздевать новую госпожу. Затем и сам кизляр-ага, рассыпаясь в поклонах и изъявлениях почтения, покинул покои.
