Ани Сетон - Моя Теодосия
– Абсурд! – перебил ее Джозеф. – Как раз так я и думал. Для джентльмена должна существовать только одна церковь – англиканская. И никакая другая. Ты не должна относиться к… к предстоящему рождению ребенка так, как это позволительно, оказывается, было в Ричмонд-Хилле.
Тео покраснела, но с губ уже готов был сорваться протест:
– Я думаю, все, о чем ты сейчас говорил – глупость. Ты намекнул, как я поняла, что твоя мачеха ждет ребенка. Ведь это должно быть сейчас в центре внимания. Я не вижу, как можно не замечать этого.
– Ты будешь, тем не менее, игнорировать этот факт, – отрезал он. – Ты не будешь вообще упоминать об этом. Иначе они подумают, что ты – распутная женщина.
Она упала духом.
– Ну ладно, Джозеф, – успокоила она его, – я постараюсь.
Она понимала, что приближающийся «суд божий» тревожит его. Его беспокойство казалось ей и забавным, и жалким. У нее был большой опыт общения с людьми, и она без особого труда завоевывала их доверие.
– Не будь таким угрюмым, – беспечно сказала она. – Я буду такой же набожной, как проповедник, и в разговоре стану избегать тем, которые здесь затрагивать неприлично, я обещаю. – Она дотронулась до его огромной руки своей маленькой изящной ручкой в перчатке и погладила его грубые пальцы.
Его лицо просияло. Он всегда таял в те редкие моменты, когда она ласкала его. Джозеф обнял жену за тонкую талию и крепко прижал к себе. Она покорно улыбнулась ему.
– Мы почти приехали? – поинтересовалась она.
Он покачал головой:
– Не совсем, но мы уже приближаемся к броду.
Тео кинула взгляд на реку, о которой так много слышала прежде. Она вряд ли догадывалась, что счастье и благополучие ее новой семьи, вросшей в эту землю корнями, полностью зависели от толстого слоя ила, покрывавшего берега, и все их состояние – их плантации – полностью определялось поведением реки. Но на нее не произвел большого впечатления этот небольшой мутный поток, который без труда можно было перейти вброд. Джозеф заверил ее, что этот поток значительно расширяется вниз по течению, но Тео была разочарована, думая о другой, удивительной и великолепной реке на ее родине.
Она закрыла глаза и попыталась представить свои любимые комнаты в Ричмонд-Хилле и отца. Что он, интересно, делает сейчас? Он должен был покинуть Вашингтон вскоре после их отъезда.
– Ты могла бы по крайней мере взглянуть на страну, которая должна стать твоим домом, – с досадой в голосе сказал Джозеф, посмотрев на нее.
Тео взглянула с виноватым видом:
– Конечно. Но только я уже все осмотрела. Здесь нет ничего интересного – только деревья и болота, да еще этот ужасный висячий мох. Он наводит на меня страх. Это похоже на сцену из «Ада» Данте: мне кажется, что я вот-вот услышу вопли и стенания грешников.
– Я не понимаю, что ты хочешь этим сказать, – холодно произнес Джозеф, – мы все считаем, что мох этот очень даже красив. Вон как много его вокруг Оукса.
– Где ты видишь Оукс? – оживилась она.
– Через милю, вниз по реке, но сегодня мы не будем там останавливаться.
Теодосии хотелось бы знать почему. Оукс был собственностью Джозефа, оставленной в наследство его дедом, и, следовательно, он станет их домом. Но сегодня они направлялись в Клифтон, в дом полковника Вильяма Элстона, ее свекра.
– А разве мы не будем проезжать Оукс на пути в Клифтон? – спросила она настойчиво. – Не могли бы мы просто взглянуть на него?
– Нет, – коротко отрезал Джозеф. – Нас ждет семья.
Семья. Только в последнюю неделю она начала осознавать важность этого слова: чем ближе подъезжал Джозеф к дому, тем чаще оно звучало. Но, в конце концов, прождав весь день, семья могла бы потерпеть еще полчаса, в то время как невеста осмотрит свой новый дом. Ей даже не могло прийти в голову, что Джозефу было просто стыдно за свое ранчо и маленький полуразрушенный дом. Он был непригоден для обитания с самой смерти дедушки Джозефа, а за семнадцать прошедших лет погода штата Каролина ничуть не украсила его. Более того, рабы, оставшись без должного надзора творили здесь что хотели. Клифтон же был под хорошим присмотром, и его усадьба была не хуже Ричмонд-Хилла.
Итак, в совершенном молчании они проехали поворот на Оукс и продолжили путь по дороге вдоль реки. Уставшие лошади пошли по песку еще медленнее. Солнце нещадно палило, превращая кареты в настоящую печку. Плотно стоящие по обе стороны дороги деревья не пропускали ни единого дуновения ветра. На западе текла река, и раскинулись рисовые плантации, а на востоке, буквально в пяти милях, был океан. «Я буду часто ездить туда, – думала Тео. – Я люблю океан». В какой-то момент она даже ощутила привкус соли на губах.
– Я чувствую запах океана, – сказала она возбужденно. – Когда мы сможем увидеть его? Может быть, завтра?
– Зачем? – спросил Джозеф. – До мая мы никогда не выезжаем на побережье.
– Но мне так хочется. Здесь всего лишь несколько миль.
Джозеф вытер потный лоб и, нахмурившись, сказал:
– Теодосия, хочется верить, что ты будешь следовать пожеланиям и планам семьи. Я прошу тебя, не огорчай родителей своими непродуманными поступками.
Тео подавила готовые сорваться с ее губ возражения. Что ж, она будет само смирение, а через день или два они переедут в свой собственный дом, и там она будет хозяйкой.
Она почувствовала слабость и головокружение, когда наконец карета свернула с дороги и подъехала к высоким деревянным воротам. Их встретила ватага чернокожих: одни бродили по поляне, поросшей редкой травой, другие стояли, неуклюже прислонившись к забору. Услышав скрип колес, вся эта пестрая компания взрослых и детей дружно замахала руками.
– Добро пожаловать, мистер Джозеф! Добро пожаловать, миссис!
С улыбкой перегнувшись через окно кареты, Джозеф здоровался с неграми, называя некоторых по имени. «Какие несуразные у них имена, – совершенно не к месту подумала Тео. – Ромео, Купидон, Орфей, Аморетта». Она пыталась подражать приветливой снисходительности Джозефа, крайне удивляясь его способности отличать одно черное лицо от другого. Казалось, у всех у них были одинаковые толстые вытянутые губы, черная, как грифельная доска, кожа и выпученные глаза.
Как только карета свернула на дорогу к ранчо, негры пошли за ней, смеясь и напевая мелодию какой-то ритмичной песни. Вскоре вся кавалькада вошла в дубовую аллею, обильно удобренную торфом. Помпи пустил лошадей рысью, и они с шумом подкатили к ступеням большого белокаменного дома.
– Клифтон, – зачарованно произнес Джозеф, и Тео заметила, что голос его дрожал.
С внезапно нахлынувшим состраданием она сжала повлажневшую ладонь мужа, когда он помогал ей выйти из кареты. Моментально они были окружены улыбающимися родственниками. Их было так много, что Теодосия встала испуганно рядом с Джозефом. В шуме приветствий она несколько раз слышала свое имя, повторяемое с различными приставками родственных отношений: кузина Теодосия, сестра Теодосия, дочка и даже тетушка Теодосия.
