Жюльетта Бенцони - Рубин королевы
Она, казалось, поняла и закричала:
– Вы шпионили за мной!
– А почему бы и нет, раз вы решились нарушить единственное требование, которое я выдвинул перед нашей свадьбой? Я просил вас не позорить мое имя. Вы перешли границу, тем хуже для вас!
– Что вы намерены делать?
– Ничего, моя дорогая, ничего особенного. Я послал прошение об аннулировании брака, оно пойдет своим путем. А вы можете распоряжаться собой, как вам будет угодно, можете, к примеру, отправиться туда, где вам приятнее жить...
Она напряглась, словно натянутая тетива, оставалось лишь выпустить стрелу:
– Никогда!.. Слышите, никогда я не уеду отсюда. Потому что уверена – вам не добиться того, чего вы желаете! Я останусь здесь и буду спокойно растить моего ребенка... и тех, которые, возможно, появятся потом.
– Вы намерены дать обрюхатить себя всему христианскому миру? – с уничтожающим презрением бросил Морозини. – Уже довольно давно я начал опасаться, что вы – шлюха! Теперь я в этом убежден и хочу дать вам только один совет: берегитесь! Терпение – не главная добродетель князей Морозини, на протяжении веков они ни разу не колебались, когда надо было отсечь пораженную гангреной конечность... Желаю всего наилучшего, сударыня!
Несмотря на внешнее спокойствие, Альдо дрожал от бешенства. Эта женщина с ангельской внешностью, женщина, которую он столько времени возводил на пьедестал, с каждым днем все больше открывала свое истинное лицо – пустого и алчного существа, способного на все ради достижения своих целей, главная из которых – полный захват всего, что ему принадлежит: имени, дома, состояния и его самого. Богатства!, доставшегося ей от Фэррэлса, ей не хватило, она еще не насытилась.
– Должен же я как-нибудь от нее избавиться! – процедил он сквозь зубы, меряя большими шагами «портего», длинную галерею с семейными портретами на стенах.
Затем князь спустился вниз – сообщить Чечине, что не станет ужинать дома. Одна только мысль о том, что Анелька займет свое место за столом напротив него, была непереносима. Он нуждался в глотке свежего воздуха.
Странное дело, Чечины, которой в это время полагалось быть на кухне, там не было. Дзаккария объяснил, что она поднялась к себе переодеться.
– А где господин Бюто?
– В лаковой гостиной, наверное. Ожидает ужина...
– Я беру его с собой.
– Значит, госпожа будет ужинать одна?
– Госпожа пусть делает, что хочет, а я ухожу! Ах Да, совсем забыл! С сегодняшнего дня, Дзаккария, мы больше не станем накрывать стол в лаковой гостиной, перейдем в ковровую. И пусть госпожа не пытается изменить это указание, иначе я вообще не сяду с ней за стол. Предупреди, пожалуйста, Чечину.
– Интересно, что она на это скажет... Но вы же не запретите Чечине готовить для вас? Она так любит вас побаловать!
– Думаешь, я хочу лишить себя самого тонкого удовольствия? – улыбнулся Морозини. – Нет, конечно, но постарайся, чтобы мое указание было выполнено. Впрочем, я уверен, вам с Чечиной и так все ясно.
Дзаккария молча поклонился.
Ги Бюто тоже не понадобились подробные объяснения. Однако Альдо не преминул дать их, пока они вдвоем вкушали лангустов под позолоченными лепными сводами ресторана «Квадри». Это роскошное место было избрано, во-первых, чтобы не переодеваться – оба выскочили из дома как были, в смокингах, а во-вторых, чтобы избежать нашествия комаров – с начала июня эти твари завладели всей лагуной, а особенно – Венецией. Пересказав своему наставнику сцену, которая только что произошла между ним и Анелькой, князь добавил:
– Я теперь не могу вынести и мысли о том, что она будет восседать в лаковой гостиной между портретами моей матери и тети Фелиции. Все время с тех пор, как я вернулся домой, мне кажется, что их взгляды укоряют меня!
– Не надо думать об этом, Альдо! Вы стали жертвой... и только жертвой тягостного стечения обстоятельств, и там, где эти благородные дамы сейчас находятся, они прекрасно понимают, что вы ни в чем не повинны.
– Вы полагаете? Если бы я не изображал придурковатого странствующего рыцаря в садах Виланова и в «Северном экспрессе», не считая моих подвигов в Париже и Лондоне, я бы не попал в такую передрягу!
– Вы были влюблены – этим все объясняется! Но что же теперь? Как вы надеетесь выпутаться?
– Еще сам не знаю. Покамест подожду, как посмотрят на мое дело в Риме. Всякому овощу – свое время, и сейчас я хочу вплотную заняться рубином Хуаны Безумной. Это куда интереснее, чем мои личные дела... и куда менее гнусно. – Есть какие-то новости от Симона Аронова?
– Их должен получить Адальбер, а он пока не подавал признаков жизни.
Назавтра, словно поторопившись на зов друга, на письменный стол Альдо легло письмо от археолога. Письмо, показавшееся адресату тревожным. Впрочем, Видаль-Пеликорн и не скрывал своего отнюдь не беспричинного беспокойства. До сих пор переписка с Хромым осуществлялась через один из банков Цюриха, что гарантировало полную секретность – письма шли под номерами, кто-то передавал их в ту или другую сторону, никому не было известно, от кого и кому они предназначены, и все шло как по маслу. Однако последнее адресованное Аронову письмо, посланное друзьями из Парижа, вернулось на улицу Жуффруа с припиской от «экспедитора», поставившего в конце свою подпись: некий Ганс Вюрмли. Тот сообщал, что, в соответствии с последними указаниями, всякая переписка с этого дня прекращается. Иными словами, Аронов – по причине, известной только ему одному, – больше не хотел ни отправлять, ни получать никаких писем. Адальбер писал, что ему необходимо встретиться с Альдо и обсудить с ним все не по телефону.
– Черт побери, вот и приехал бы сюда! – проворчал Морозини. – У него-то сколько угодно свободного времени, а я не могу каждый раз бросать свои дела!..
Как раз на это утро у князя было намечено очень важное дело, и он решил обдумать со всех сторон эту проблему позже. Можно было, конечно, позвонить Адальберу, но прослушивание телефонных переговоров, особенно международных, давно стало излюбленным развлечением фашистов. Скорее всего поэтому Адальбер и взялся за перо...
Все еще во власти мучивших его мыслей, Альдо дошел до отеля «Даниели», где у него было назначено свидание с русской дамой, княгиней Лобановой, которая, как и множество ее соотечественников, испытывала финансовые затруднения. Впрочем, эти затруднения имели вполне прозаическую природу, так как дама до неприличия увлекалась азартными играми. Князь-антиквар, никогда не наживавшийся на бедствиях других, в особенности женщин, вздохнул, подумав о том, что ему придется выложить кругленькую сумму за драгоценности, продать которые потом будет весьма затруднительно.
